Команда: Xiyao
Пейринг/персонажи: Лань Сичэнь/Цзинь Гуанъяо
Тип: авторский текст
Категория: слэш
Жанр: драма, романтика
Рейтинг: PG-13
Размер: миди, 7 006 слов
Саммари: Цзинь Гуанъяо уверен, что у него нет выбора.
— Следует как можно скорее покончить с этой тяжбой между Цзуй и Пань. Слишком уж много из-за неё разговоров.
Прикрыв глаза, отец рассеянно обмахивался веером, всем своим видом показывая, как устал к концу этого действительно жаркого дня. Насколько неинтересно и до головной боли утомительно всё происходящее.
Только тот, кто знал Цзинь Гуаншаня достаточно хорошо, мог понять, что переданные ему бумаги он просмотрел хоть и бегло, но внимательно. Цепко выхватив все, что было для него важно.
— Отец, осмелюсь напомнить, что глава Цзуй изначально обратился к нам за поддержкой, и мы...
— Старик Цзуй клялся, что всё пройдёт быстро! Что у него есть доказательства. Весомые доказательства. Очевидно, просчитался.... Хотя мне всё равно очень хотелось бы знать, кто так вовремя надоумил этого пьяницу, Пань Лиу, и подсказал, что и как говорить. Вряд ли одна из прелестниц из цветочного дома, где он пьет, плачет и жалуется на жизнь!
Отец скривил губы в презрительной усмешке и свободной рукой накрыл пальцы девушки, стоявшей на коленях за его спиной, старательно разминая плечи.
— Как будто не понимает, что подобные места предназначены вовсе не для того, чтобы изливать там душу...
Отец повернулся, его рука легла девушке на грудь, поглаживая сначала лёгкими касаниями, потом всё более настойчиво.
Залившись густой краской, девушка задышала быстро и прерывисто, одновременно обрадованная вниманием и страшно смущённая присутствием постороннего. Совсем новенькая, и не из тех, кто задержится дольше пары недель.
— Впрочем, если вспомнить, как горячо в это дело вмешался орден Лэй, над которым давно уже держит руку Гусу Лань... Не так уж они и чисты, эти отшельнички, со всей их якобы неземной добродетелью! Когда нужно, умеют копаться в грязи ничуть не хуже прочих. Скажи, разве я не прав?
Взгляд из-под полуприкрытых век — внимательный, настороженный, изучающий. До сих пор иной раз отчаянно хотелось узнать — кого же видит отец, когда смотрит на него? Уж точно не того человека, который на самом деле стоял перед ним.
— Разумеется, как и у каждого Великого ордена, у ордена Гусу Лань есть свои интересы. Однако, живя в согласии со строгими заветами предков, он всё же менее других стремится к стяжанию земель и богатств, что делает его ценным союзником. Если Гусу Лань действительно принял участие в этом деле, то, тщательно взвесив возможные выгоды и убытки, нам, полагаю, стоит...
— Уступить? Пожертвовав, возможно, интересами ордена Цзуй, который уже не раз был нам полезен? Или даже своими собственными? Это ты сейчас пытаешься сказать?
Цзинь Гуанъяо без труда выдержал тяжелый отцовский взгляд. Конечно, вряд ли выдержка изменила бы ему, даже если бы пришлось кривить душой — это ведь не в первый раз и тем более не в последний. Вот только сейчас в лукавстве не было нужды. Он действительно никак не вмешивался в ситуацию, не выдавал никаких сведений, не склонял чашу весов против отцовских ставленников — хотя продумал, кому и что нужно будет при необходимости шепнуть и подсказать. Но, к счастью, всё устроилось и без его участия.
— И, конечно, окончательное разрешение этого дела следует поручить тебе, и никому другому? Ведь кому, как не тебе, мы обязаны нашей замечательной дружбой с Облачными Глубинами, разве не так?
В отцовском голосе не звучало ни капли одобрения или тем более благодарности, зато было предостаточно ядовитой насмешки — и неизменной подозрительности. Что ж, тем глубже и почтительнее должен быть поклон.
— Отец, я не стремлюсь приписывать себе те заслуги, которые мне не принадлежат. Основа дружбы между Ланьлин Цзинь и Гусу Лань заложена давно и не мной. Конечно, я изо всех сил стараюсь...
— А каково, кстати, твоё мнение о вчерашнем забавном происшествии в Цзиньчжоу, поблизости от которого живут Цзуй и Пань? Подумать только, те двое молодых адептов Гусу Лань, должно быть, нарушили разом несколько десятков предписаний своего ордена — да так, что все местные ещё несколько месяцев языками чесать будут! В точности как я говорил — ничто человеческое им на самом деле не чуждо!
В ответ на отцовскую усмешку Цзинь Гуанъяо позволил себе улыбнуться.
— Если верить рассказам, происшествие действительно забавное. Согласен с отцом, зачастую даже суровая дисциплина неспособна уберечь молодежь от глупостей. Хотя, конечно, жаль, что репутация наших союзников несколько... пострадала.
Отец надолго прикрыл глаза, словно внезапно полностью утратив интерес к разговору. А потом вдруг резко встал, лёгким движением оттолкнув девицу, которая тут же принялась торопливо поправлять пришедшие в полный беспорядок одежды, — и прошёл к окну.
— Довольно об этом. Раз уж ты всё равно так этого хочешь, отправляйся в Облачные Глубины. И постарайся разрешить это дело так, чтобы мы ничего на этом не потеряли.
— Исполняю волю отца.
Теперь отец даже не смотрел на него — и всё-таки поклон должен быть, как всегда, безукоризненным.
— Да, и ещё... Пусть немедленно приготовят воды для купания. Эта жара просто невыносима.
— Конечно. Отцу необходимо отдохнуть. Я немедленно распоряжусь.
Вскоре слуги уже суетились, подготавливая всё необходимое. Воду носила молодая и выносливая Тао Чуньхуа. Худенькая, с узким лицом и слишком большим носом, эта девушка была не из тех, на ком отец задержал бы взгляд дольше, чем на пару мгновений. Несмотря на то, что руки у неё покраснели и огрубели от тяжелой работы, родилась она дочерью торговца и была даже обучена грамоте — во всяком случае, ей хватало знаний, чтобы понять общий смысл любого письма или записки, попавшихся ей на глаза. Сирота, вынужденная заботиться о трёх младших братьях — так что ради денег готова почти на всё, и уж точно на всё ради надежды вернуть семье былое положение. Вот и пусть старается.
Как удобно, что отец не замечал подобных вещей. Но если бы заметил — смог бы понять, насколько опасно и недальновидно пренебрегать теми, кому позволил оказаться рядом? Впрочем, отец считал, что сможет справиться с любой угрозой. Что нет никого, кого нельзя было бы использовать, а затем вышвырнуть за ненадобностью. В точности как эту девицу, что сидела сейчас у его ног...
Внезапно действительно стало тяжело дышать. Вовсе не от жары или духоты — тому, кто вырос в тесных, плохо проветриваемых комнатушках, где временами действительно почти не оставалось воздуха, до сих пор сложно было понять, отчего так мучаются летом жители Башни Кои. Просто что-то стиснуло горло, мешая сделать вдох.
Захотелось оказаться как можно дальше отсюда. От воспоминаний о собственных несбыточных и несбывшихся надеждах. Забыть о том, что уже было сделано — и о том, чему ещё предстоит случиться, что происходит прямо сейчас...
— Неужели думаешь, что слуги не справятся без твоего присмотра? Или забыл, что дело, которое я тебе поручил — срочное?
Слабость прошла так же быстро, как и накатила. В любом случае, у него уже нет выбора. Отступить сейчас — значит сделать бессмысленными все жертвы, которые уже принесены. Отступить — значит обратить в ничто всю свою жизнь. Каждую ступеньку той лестницы, по которой так мучительно взбирался.
— Простите, отец. Я позволил себе замешкаться. Больше такое не повторится.
***
Облачные Глубины всё ещё несли на себе следы огня. Некоторые павильоны восстановлены не до конца, а там, где росли сгоревшие в пожаре деревья, отчётливо ощущалась некая пустота и незавершённость прежде идеально гармоничного пейзажа. Словно трещины на прекрасной картине.
Но всё же спокойное, умиротворяющее очарование этих мест уже полностью вернулось. Казалось, что время здесь течет иначе, и мысли, прежде сжатые тугой пружиной, получали свободу и обретали лёгкость.
— Так, значит, это и есть тот самый Пань Хэпин?
Отголоски убийственной жары этого лета ощущались даже здесь. Так что общая медитация проходила не в одном из павильонов, а на открытой ветру лужайке, на которую отбрасывали тень соседние здания. Несмотря на это, ученики казались полностью сосредоточенными, никто из них не отвлекался ни на щебечущих птиц, ни на юрких кроликов, временами мелькающих в траве. Никто — кроме юноши, сидевшего крайним справа в предпоследнем ряду. Очевидно, он почувствовал взгляды, направленные ему в спину — и теперь пытался украдкой взглянуть через плечо, но так, чтобы этого не заметил строгий наставник.
— Совсем ещё ребёнок... Он ведь не сын нынешнего главы клана?
— Племянник. Сын его старшего брата, погибшего на войне.
Точно. В клане Пань война забрала прежнего главу и двух его старших сыновей, пощадив только младшего, Пань Лиу, который оказался совершенно не готов к новой роли.
— Слишком многие небольшие кланы лишились своих глав, или тех, кого готовили им в преемники. А тем, кто занял их место, тяжело справляться с новыми обязанностями. Конечно, не всегда можно что-то сделать, но... Мне показалось уместным помочь хотя бы молодому поколению. Многие из них уже вполне способны поддержать своих старших родственников и делом, и советом.
На губах Лань Сичэня мелькнула та тонкая задумчивая улыбка, с которой он иногда вступал в разговор, очевидно зашедший в тупик, чтобы развернуть его в новую сторону. Взгляд, скользивший по сосредоточенно замершим ученикам, лучился мягким, радостным светом — казалось, он уже видел их будущие успехи и искренне ими гордился.
— Вот как... Значит, в Облачных Глубинах в последнее время значительно прибавилось приглашенных учеников из малых орденов?
— Да. Наконец-то мы снова можем себе это позволить.
В который уже раз не оставалось ничего, кроме как восхититься способностью Лань Сичэня замечать те возможности, на которые не обращали внимания остальные — и распоряжаться ими совершенно иначе, чем распорядился бы любой другой. Если его план удастся, авторитет и влияние Гусу Лань, конечно, возрастут. Но это — на самом деле, а не на словах — далеко не главная цель.
— Понимаю, твой отец недоволен тем, какой оборот в результате приняла тяжба кланов Цзуй и Пань. Но, если говорить открыто, то, что Ланьлин Цзинь подчиняет себе всё больше малых орденов, тревожит не одного меня. Мы не можем и не будем стоять в стороне.
— Пусть эргэ не беспокоится насчёт этого дела.
На этот раз склонить голову в поклоне — легко и правильно. Но всё же на сердце сразу стало теплее, когда его остановили, мягко придержав.
— Из нашего разговора я узнал достаточно, чтобы представить ему ситуацию так, как будто у неё изначально не могло быть другого исхода. Ворошить уже потухшие угли он не станет. Что же касается других планов отца... От своих замыслов он не отступится, но он осторожен и хорошо знает, что есть грань, которую нельзя переступать.
Все ещё слишком хорошо помнили падение ордена Цишань Вэнь.
— Мне так жаль, что твоё положение из-за всего этого стало столь затруднительным. Твой отец...
Во взгляде Лань Сичэня — сочувствие и тревога, между сведённых бровей прорезалась глубокая морщинка. Захотелось немедленно прогнать с его лица это болезненное выражение.
Тем более, что в этом вопросе он действительно никак не мог помочь Цзинь Гуанъяо. И не должен был помогать. Невозможно, немыслимо втягивать его во всё это ещё сильнее, чем сейчас. Более чем достаточно и того, что уже пришлось сделать.
— Отец сейчас действительно недоволен мной чаще, чем прежде. Но я надеюсь, что это временно. Тут нет ничего, с чем бы я не справился.
Здесь, в Облачных Глубинах, улыбаться было легче, чем обычно.
Неспешно прогуливаясь по переходам между павильонами, они ещё долго беседовали о перспективах того плана Цзинь Гуанъяо, который отец до сих пор решительно отвергал — о смотровых башнях. Которые, конечно, обойдутся дорого — но зато объединят заклинателей даже малых кланов не только силой и золотом, но и общим делом. В таком случае уж точно удастся избежать ошибок, которые совершил орден Цишань Вэнь.
Впервые за долгое время, рассуждая о своём плане, Цзинь Гуанъяо ощутил прежнее воодушевление. Сейчас, когда с него не сводил внимательного взгляда Лань Сичэнь, который действительно ценил каждую возможность обратить что-то к лучшему и готов был эту возможность отстаивать — всё снова обретало смысл. Можно было поверить, что действительно существует что-то, кроме бесконечной грызни всех против всех, кроме этого болота, в котором в конце концов увязают все планы...
— Кстати, что ты думаешь по поводу инцидента в городке Цзиньчжоу? Конечно, он скорее досадный, чем серьёзный, но... Разве не стоило бы провести небольшое расследование?
Занятие по медитации как раз закончились, и тихо переговаривающиеся между собой ученики расходились по своим делам. Кроме Пань Хэпина, которого, похоже, снова разрывали противоречивые стремления — то ли незаметно улизнуть куда подальше, то ли, наоборот, словно невзначай попасться на глаза главе ордена.
— Вижу, эргэ пришёл к тем же выводам, что и я. А я как раз думал, когда об этом заговорить.
— После того, как я обратил внимание на рукава юного Хэпина, догадаться было уже несложно. Те двое никак не могли быть действительно адептами Гусу Лань, но у них была наша одежда и даже наши ленты... И, хотя сам Пань Хэпин в эти дни не покидал Облачных Глубин, в начале недели его посетил его друг, тоже родом из Цзиньчжоу.
— Вряд ли это можно назвать тщательно спланированным преступлением.
— Мальчишки... Уверен, целью было привлечь к Цзиньчжоу внимание нашего ордена.
— А причин тут может быть несколько, и не все из них мне нравятся. Но, чтобы эргэ не пришлось разочаровываться в ученике, хотелось бы предположить, что таким вот странным образом Гусу Лань пытается призвать на помощь кто-то, кто сомневается, что у него получится чего-то добиться в открытую.
Когда Лань Сичэнь негромко позвал Пань Хэпина, на лице того мгновенно отразилось огромное облегчение. Подходя, он поправлял рукава одеяния, которое прежде явно принадлежало кому-то гораздо более высокому — хотя в Облачных Глубинах ученикам всегда выдают и запасную одежду.
Состоявшийся разговор — слишком дружелюбный, чтобы его можно было назвать допросом, — позволил пролить свет на большую часть того, что следовало выяснить.
Провожая взглядом торопящегося подготовиться к путешествию Пань Хэпина, Цзинь Гуанъяо ощутил ещё одно почти забытое за последние месяцы чувство — его опасения оказались беспочвенными.
Конечно, можно было бы задуматься над тем, к каким последствиям может привести план эргэ через многие годы. Когда такие мальчики, как Пань Хэпин, вырастут и, чувствуя превосходство своих умений и знаний, уже не готовы будут ограничиться всего лишь ролью помощников. Особенно в таких случаях, как этот, когда дядя скорее всего захочет передать клан собственным наследникам, а не племяннику, насколько бы тот ни был талантлив.
Вот только думать так — не хотелось. Прямо здесь и сейчас хотелось верить, что возможно нечто другое, кроме обычного столкновения интересов, что хоть в некоторых звеньях удастся порвать жестокую цепь неизменно повторяющихся причин и неизбежных следствий...
— Вижу, эргэ хотел бы заняться этим делом лично? В таком случае, для меня было бы радостью сопровождать тебя.
В глазах Лань Сичэня мелькнула тревога.
— Я всегда рад путешествовать вместе с тобой, но... Не будет ли это слишком тяжело для тебя? Уже вечереет, и дело, скорее всего, затянется до ночи. А завтра с утра ты снова отправишься к нашему старшему брату, чтобы играть для него…
Действительно, солнце уже готовилось скрыться за вершинами гор. Но холод, пробравший Цзинь Гуанъяо, не имел никакого отношения к долгожданной вечерней прохладе.
— Эргэ нет нужды беспокоиться. Разве что-то может сделать меня счастливее, чем возможность помочь обоим моим старшим братьям?
Всё-таки чаще всего болото так и остаётся болотом, и нет никакой возможности отыскать такую дорогу, чтобы выбраться из него чистым. Единственное, что можно сделать — просто идти своим путём. До конца.
***
Жители маленьких городков всегда знают, как быстро связаться друг с другом.
Прошло совсем немного времени после того, как Лань Сичэнь с Цзинь Гуанъяо и Пань Хэпином прибыли в Цзиньчжоу, и вот уже в чайную, где они сидели, поспешно вошёл тревожно озирающийся юноша в тёмных одеждах. Увидев их втроем за столиком, он резко побледнел и дернулся было к двери, словно собираясь убежать прочь — но, видимо, понял, что это бесполезно. Так что вместо этого он подошёл к столу — с таким видом, будто его сейчас потащат на рудники — и склонился в низком поклоне.
— Глава ордена... Благородный господин из Ланьлин Цзинь, имени которого не имею чести знать... Как вам, наверное, уже известно от того, кого я считал своим другом, меня зовут Ву Чуаньли, и я...
Позабыв о манерах, подобающих юноше из благородной семьи, Пань Хэпин вскинулся, сжимая кулаки.
— Как легко ты отказываешься от нашей дружбы, ещё ни слова не выслушав! В то время как сам обманул меня, словно воришка на рынке! Стащил мою одежду и ленты, чтобы использовать в своей безумной выходке! Хотя я сразу сказал тебе, что это всё чистейшая глупость и посоветовал вместо этого сразу обратиться к главе ордена...
Взгляд Ву Чуаньли беспокойно забегал из стороны в сторону.
— Если бы всё было так просто! Прошу меня простить, но мной руководила не дерзость, а отчаяние... Если бы я напрямую обратился к уважаемому главе ордена, мой отец неминуемо узнал бы, кто выдал его тайну! А так я надеялся, что всё разрешится само собой, когда в Цзиньчжоу пришлют кого-нибудь из ордена, чтобы разобраться с этим делом! И отец никогда... Ах, Пань Хэпин, как ты мог! Ты же знаешь моего отца, ты знаешь, что он теперь сделает...
— Молодой господин Ву, пожалуйста, присядьте, — прервал его Сичэнь. — Раз уж вы так хотите сохранить всё в тайне, вовсе незачем кричать и привлекать к себе внимание.
— Строгость и непримиримость вашего отца, почтенного Ву Шуньюаня, хорошо известна и далеко за пределами Цзиньчжоу, — добавил Цзинь Гуанъяо, пододвигая их новому знакомому чашку чая. — Как-никак, герой войны... Но, полагаю, мы с Цзэу-цзюнем всё же сможем найти с ним общий язык и разъяснить недоразумения, которые могут возникнуть между вами и вашим почтенным отцом.
Теперь Ву Чуаньли, только что почти смертельно бледный, залился краской — и поспешил присесть за стол. Похоже, он только сейчас окончательно осознал, с кем разговаривает. Сидевший рядом с ним Пань Хэпин тут же прошептал ему на ухо, старательно приглушая голос, но всё-таки слишком громко, чтобы можно было не услышать: «Разве ты ещё не понял? Это же сами Цзэу-цзюнь и Ляньфан-цзунь! Вот кого я привёл тебе на помощь! Так кого из нас следует считать хорошим другом, а?».
После чего Ву Чуаньли залился краской уже до самых кончиков ушей — и некоторое время не мог прийти в себя достаточно, чтобы начать рассказ. Впрочем, мягкость, с которой Сичэнь старался задавать вопросы, вместе с твёрдостью, с которой Цзинь Гуанъяо всякий раз направлял разговор в нужную сторону, не позволяя ему утонуть в бесконечных пояснениях и извинениях, возымели своё действие. Приободрившись и словно ощутив внутри себя некую опору, Ву Чуаньли довольно внятно и не упуская никаких важных деталей, рассказал им печальную историю, случившуюся в его семье.
У его отца, Ву Шуньюаня, был младший брат, Ву Хэй, весёлый и добродушный, но беспутный юноша. После очередной ссоры с родителями он сбежал из дома — как поговаривали, прихватив с собой кое-что из семейных сокровищ. Много лет от него не было никаких известий. Во время войны родители братьев погибли, когда один из вэньских отрядов сжёг Цзиньчжоу дотла, а старший брат, движимый жаждой мести, немало прославился как сильный воин и заклинатель, сражаясь под знаменами Ланьлин Цзинь.
Ву Хэй объявился спустя полгода после окончания войны — с женой-чужестранкой и маленьким сыном. Если он и надеялся на прощение и примирение, надежды его сразу же пошли прахом. Во дворе ещё не отстроенной семейной усадьбы Ву Шуньюань во всеуслышание сказал ему: «Без благословения ты покинул отчий дом, и женился, и дал имя своему сыну. Родители умерли, не увидев твоего лица, и без тебя похоронены. Так зачем называть нас семьёй? Если ты и войдёшь в этот дом, то не как брат, а как слуга».
Так что Ву Хэй построил собственный дом — плохонький, неказистый, на самом краю города. Семья жила очень бедно, перебиваясь случайными заработками. Может, Ву Хэй и отправился бы вновь скитаться бродячим заклинателем в поисках лучшей доли — но его сын был ещё очень мал, а жена вскоре начала чахнуть и болеть, и умолкли диковинные песни на странном языке, которыми она вначале пугала соседей. Она умерла зимой, не дождавшись весны.
После её смерти Ву Хэй целый месяц пил и кутил так, что дрожал весь Цзиньчжоу — а потом бросил пить совсем, и принялся работать, как одержимый, забывая даже о сне. Богатым не стал, и горожане по-прежнему его сторонились — но и не бедствовал больше, и сын его всегда ходил нарядным, словно мальчик из знатного рода.
— Страшно он его любил и баловал, — Ву Чуаньли горько вздохнул, но в его голосе, кроме грусти, слышалось и нечто, что можно было назвать завистью. — Из-за этого всё и случилось. На самом деле, славный был мальчишка, весёлый такой... Я с ним иной раз играл, когда встречал в городе. Всё-таки родня... Вот только не боялся ничего, и вечно проказничал. Отец, когда работал, не успевал за ним следить. А больше и некому было.
В самом начале лета мальчик исчез, а через несколько дней рыбаки выловили тело со дна реки. Две недели спустя на песчаном берегу нашли отца — окоченевшего, и так и не выпустившего из руки меч, который он вогнал себе в живот.
Стоило ли удивляться, что совсем скоро на берегу реки стал появляться разгневанный дух?
— Всё это началось несколько недель назад, и всё же твой отец, несмотря на то, что сам не может справиться с духом, не только не обратился за помощью, но и горожан запугал, чтобы те не смели этого делать... Разве это поступок, достойный заклинателя?
— Он хочет справиться сам. Во всяком случае, так он говорит. Я уже не знаю, чему верить.
Ву Чуаньли низко склонил голову, так что волосы заслонили лицо. Но даже не видя слёз, невозможно было не заметить, как судорожно вздрагивают плечи.
Несчастный мальчик. Как в тисках — между страхом перед отцом и страхом за отца.
— Но всё же его можно понять, — Сичэнь старался говорить мягче, успокаивающе, — Там, где замешаны чувства, тем более столь сильные и горькие, разум зачастую терпит поражение. А так как, по счастью, пока что обошлось без жертв — думаю, мы с Ляньфан-цзунем сможем разрешить всё так, чтобы репутация твоего отца не слишком пострадала.
Ву Чуаньли мгновенно вскинул голову, а сочувственно похлопывающий друга по плечу Пань Хэпин посмотрел на Сичэня взглядом, который зачастую вызывал в нем неловкость и даже тревогу — взглядом, полным уверенности, что вот сейчас, после слов главы ордена, всё уж точно будет в порядке.
Впрочем, на этот раз их как будто не ожидало ничего особенно сложного, да и план действий рождался стремительно, в мельчайших подробностях, со всеми необходимыми предосторожностями. Как всегда, возможность работать над чем-то с А-Яо дарила удивительное ощущение — тот не просто подхватывал едва высказанную мысль, но и мгновенно начинал её развивать, переплетая с собственными догадками так, что каждый из них мог видеть дальше и больше, чем в одиночку. Притом это вовсе не было сложным — напротив, казалось чем-то совершенно простым и естественным. Как будто звучали в унисон разные инструменты, играющие одну мелодию.
План оказался полностью продуман ещё до того, как зашло солнце и наступило самое опасное время. Приподняв свою чашку с чаем, Сичэнь показал жестом — шутливым, но всё равно искренним — что хочет выпить за быстрый ум своего брата. Тот ответил взглядом, в котором уже не осталось ни следа той усталости, с которой он прибыл из Башни Кои, и в свою очередь поднял свою...
На мгновение показалось, что время обратилось вспять, и вновь повторяется то, что произошло час назад. Дверь с грохотом распахнулась, и внутрь, едва не споткнувшись о порог, влетел юноша в тёмной одежде и замер, увидев компанию, сидящую за столиком в углу.
Судя по лицу, незнакомец приходился Ву Чуаньли братом — скорее всего, тем самым, с которым они устроили кутеж, переодевшись адептами ордена Гусу Лань.
Судя по росту и фигуре — младшим братом. Вот только сейчас на его лице застыло выражение, из-за которого он выглядел гораздо старше. Прежде чем он успел заговорить, Сичэнь уже догадался, что сейчас услышит. Так быстро старит только столкновение со смертью — или со страшным поражением.
— Брат, я... Я везде тебя ищу... Час назад из-под причала вытащили тела, и рыбаки говорят, они там ещё со вчерашнего вечера... Мы опоздали!
***
Острый слух по-настоящему полезен лишь в бою или когда изучаешь музыку, во многих других случаях он скорее вредит. Вот и сейчас, даже спустившись вниз к реке, где всё началось, Лань Сичэнь продолжал слышать беспокойный шум в усадьбе Ву, над которым взлетал чей-то надрывный плач.
Перед глазами всё ещё стояли потрясенные, не верящие лица мальчиков. Глотающий слёзы Ву Чуаньли, одной рукой обнимающий мать, а второй прижимающий к себе рыдающего брата. Неподвижно замерший Пань Хэпин, обхвативший себя руками за плечи, словно никак не может согреться.
И лица тех же мальчиков — раньше, в чайной. Когда они светились надеждой и облегчением. Когда поверили, что теперь-то всё будет хорошо...
Посреди обмелевшей из-за засухи реки поблескивали в лунном свете обнажившиеся острые камни, словно хребет какого-то огромного водного чудовища. Опустившись на траву рядом с растущим у причала старым сливовым деревом, Сичэнь принялся наблюдать за тем, как волны разбиваются о камни и несут дальше по течению белую пену, стараясь вновь сосредоточиться и вернуть себе спокойствие духа. Делать то, что должен уметь каждый из адептов Гусу Лань — что уж говорить о главе ордена.
К сожалению, совладать с собой никак не получалось. Очередная неудача.
Дядя назвал бы это возмутительной слабостью, а Не Минцзюэ бы добавил, что подобные настроения могут стоить жизни, причём не только тому, кто колеблется — и оба были бы правы. Но всё же Сичэнь раз за разом воскрешал в памяти произошедшее, пытаясь понять, где и в чём были допущены ошибки, когда был упущен момент, в который всё ещё могло пойти иначе...
Возможно, следовало увести всех жителей усадьбы как можно дальше от реки, прежде чем до них доберётся разгневанный дух, ставший гораздо сильнее за счёт вытянутой из убитых вчера людей жизненной силы? Но это значило подвергнуть риску всех прочих жителей города, живущих поблизости от реки — тех, что даже не были заклинателями. Или нужно было с самого начала лишить Ву Шуньюаня возможности вмешиваться? Связать, оглушить? Вот только он не выглядел ни безумным, ни одержимым. Наоборот, казалось, что глава Ву, будучи действительно довольно сильным заклинателем, может принести пользу — и хотя бы отчасти искупить ошибки, из-за которых погибли люди.
У них ведь почти получилось. Без потерь, без крови. Если бы в самый последний момент Ву Шуньюань не рванулся вдруг вперёд, развернувшись спиной к духу и направив меч на столпившихся вокруг людей, как будто забыв, на чьей стороне сражается. В бессмысленной попытке хоть раз встать на сторону того, кому при жизни так и не протянул руку помощи...
Трава зашелестела под быстрыми шагами. Повернув голову, Сичэнь увидел отчётливо различимые даже в сгустившейся тьме золотистые одежды Ланьлин Цзинь.
— Прости, что оставил там всё на тебя, А-Яо. Как семья Ву?
— Как будто немного успокоились. Хуже всего даже не они, а набежавшие со всех сторон родственники и соседи, которым лишь бы полено в костёр подбросить... Но я постарался внушить юному Ву Чуаньли, что теперь ответственность за клан ложится на его плечи и он не должен позволять говорить себе под руку.
— Спасибо. Очень важно сейчас как-то его поддержать.
В полумраке, да ещё и в тени дерева, видно было плохо — но всё-таки показалось, что А-Яо раздраженно дёрнул уголками губ, словно был с чем-то несогласен. Чуть помедлив, он опустился на траву рядом с Сичэнем.
— Эргэ, тебе не следует винить себя в том, что произошло. Ву Шуньюань сам выбрал свою смерть. А до этого сделал всё, что было в его силах, чтобы помощь не пришла вовремя.
Теперь, вблизи, да ещё и в полосе лунного света, пробивающегося сквозь ветви, лицо А-Яо было видно ясно, словно при свете дня. От того, какая на нём выражалась забота, на душе стало легче.
— После того, как он стал одержимым, ни ты, ни я и никто другой уже не мог ничего сделать. На самом деле, только благодаря тебе мы обошлись всего лишь одной жертвой! В конце концов, у нас просто не было выбора.
Посеревшее лицо Ву Чуаньли и застывший взгляд, с которым он смотрел на острие отцовского меча, остановленное в нескольких волосках от его горла...
— Почему-то это никогда не утешает. На самом деле, это то, что утешает меньше всего.
Сичэнь понимал, что ему следовало бы остановиться. Разве он забыл, каким усталым и словно погасшим выглядел А-Яо сегодня днём, когда только прибыл в Облачные Глубины, пусть и пытался изо всех сил это скрыть? Вся жизнь младшего брата сейчас — постоянное напряжение на пределе сил, почти без возможности передышки. Разве можно обременять его ещё и своими сомнениями и страхами?
Наверное, он бы в самом деле смог промолчать — вот только, похоже, лицо выдало его даже прежде невольно вырвавшихся слов, и мягкое участие на лице А-Яо сменилось тревогой. Осторожно, словно опасаясь, что сейчас это будет неуместно, тот коснулся плеча Сичэня, провел по руке до запястья и накрыл ладонью пальцы.
— Эргэ? Тебя в самом деле так расстроило это злосчастное происшествие?
Прикрыв на мгновение глаза, Сичэнь наконец-то смог облечь в слова мысль, которая уже давно его тяготила:
— Конечно, я опечален этим несчастьем и тем, что не смог его предотвратить. Но... Не стану скрывать, во многом дело в том, что я неожиданно споткнулся о тот самый камень, который в последнее время постоянно попадается у меня на пути. Я так устал от того, что приходится снова и снова уговаривать себя смириться с тем, что называют неизбежностью.
Всё-таки одно из самых тяжелых воспоминаний этого вечера — улыбка Ву Шуньюаня за мгновение до того, как тот превратился в одержимого. Улыбка счастливого человека, наконец поступившего так, как хотел в глубине сердца. До чего же страшно, когда безнадёжно опаздываешь с тем, что мог сделать...
Временами Сичэню казалось, что он сам — такой человек. Человек, у которого, сколько бы он ни старался, сколько бы усилий ни предпринимал, всё время что-то выскальзывает из рук, и потом остаётся лишь собирать осколки. Человек, который пытается помочь — и так и не находит решения, или находит его слишком поздно. В последнее время это ощущение становилось навязчивым, перерастало в странную тревогу, почти постоянно присутствующую где-то на краю сознания.
Конечно же, он понимал, в чём причина. Пускай война закончилась, первые мирные годы принесли достаточно собственной тьмы.
Боль Ванцзи временами ощущалась почти как собственная — а тот холодный голос, что всегда противостоит надежде, убеждал, что даже неизбежное течение времени не может предложить никакого лекарства, способного исцелить рану. От мыслей об ухудшающемся состоянии Не Минцзюэ сердце словно пронзала острая игла — и хотя они вместе с А-Яо пытались бороться, и в чём-то даже выигрывали, в самые тёмные минуты дыхание смерти уже ощущалось слишком близко. А новых догадок о том, что ещё можно предпринять, пока не появлялось.
— Мне всё время кажется, что в конечном счёте мы слишком легко сдаёмся. Слишком быстро успокаиваем себя тем, что другого выбора не было. А ведь он есть. Всегда.
— Позволю себе всё же не согласиться с тобой, эргэ. Конечно, пока человек жив, всегда есть надежда, но...
С губ А-Яо сорвался усталый, горький смешок.
— Всё же часто, и даже слишком часто случается, что никакого лучшего пути просто нет. И выбирать остаётся только между плохим и ещё худшим.
Чувствовалось, что он говорит о чём-то, что задевало его ничуть не меньше, чем самого Сичэня. Разумеется, всё то, что происходило в то время, когда он был шпионом в Безночном городе... Да и в остальном, сколько раз в жизни ему приходилось смиряться с тем, с чем вовсе не хотелось мириться...
— А-Яо, я ни в коем случае не имел в виду, что выбор не зависит от обстоятельств. Когда мне пришлось...
Запнувшись, Сичэнь понял, что всё-таки даже сейчас не сможет говорить о наказании Ванцзи и обо всём том, что было до этого и после — не из боязни довериться, а потому, что просто не имеет права делиться чем-то настолько личным, касающимся брата.
— Когда мне пришлось принимать решения, в правильности которых в сложившейся ситуации невозможно было усомниться, хотя больше всего мне хотелось, чтобы это было не так — я вдруг очень остро почувствовал кое-что... Если всякий раз, когда случается несчастье, думать о том, что всё могло пойти по-другому, и находить в памяти моменты, когда что-то ещё можно было развернуть в другую сторону — это больно. Но если совсем избегать этой боли — что-то в тебе начинает меняться. Смирение — великая добродетель, но я не уверен, что это относится к смирению перед неизбежностью. Смирившись один раз, другой, третий, научившись утешать себя этой неизбежностью — вдруг чувствуешь, что всё чаще и чаще начинаешь видеть везде только один возможный исход. Одну только непобедимую неизбежность. И тогда так легко упустить тот драгоценный случай, когда действительно ещё можно изменить, вмешаться, спасти...
В глазах А-Яо по-прежнему отражались грусть и тревога — и даже какое-то непонимание. Сичэнь вдруг почувствовал острое желание довести мысль до конца, переубедить.
— Поэтому, как бы ни было больно, я всё же не откажусь от того, чтобы напоминать себе, что каждую дорогу, по которой прошёл, я выбрал сам — и поэтому в ответе за то, куда она привела. Надеюсь, что благодаря этому смогу помнить о том, что мир никогда не сужается до только лишь одной дороги, что нужно стремиться искать другие пути... И разве мы не ищем их вместе, А-Яо? Разве мы не пытаемся спасти нашего брата, вопреки тому, что все предыдущие главы его ордена...
Несмотря на то, что лицо А-Яо оставалось почти спокойным, он вдруг резко втянул воздух сквозь зубы, словно от боли — и отодвинулся. В безотчётной попытке удержать рядом, Сичэнь чуть сильнее сжал его руку — но А-Яо тут же высвободился, быстро поднялся на ноги, сделал несколько шагов в сторону и застыл золотистым силуэтом на фоне тёмной реки.
***
Давно ему не приходилось настолько злиться на самого себя. За совершенно недопустимую утрату самообладания. За то, что никак не получалось снова успокоиться — и это было слишком заметно.
Конечно, спасало то, что сам предмет разговора оправдывал подобную несдержанность. С самого начала, когда замысел этого убийства с помощью музыки ещё только возник в его уме, он рассчитывал в том числе и на это. Что возможные странности в его поведении — о, он знал, насколько всё это будет тяжело! — будут истолкованы как проявления вполне понятной тревоги и заботы. В особенности — тем, кто стоял сейчас рядом с ним, осторожно приобняв за плечи.
— Прости... Я с самого начала нашей встречи почувствовал, что у тебя очень тяжело на душе и не должен был...
— Тебе вовсе не за что просить у меня прощения. Всего лишь минутная слабость. Я... Я тоже очень устал. От этого вечного ощущения бессилия.
— Бессилия? Не говори так. Ты уже столько сделал, и продолжаешь делать!
В глазах Лань Сичэня светилась столь искренняя вера, которую он пытался вдохнуть в того, кто сейчас-то уж точно этого недостоин, что хотелось отвести взгляд. Вот только желание всё-таки ощутить на себе действие этой веры, пусть и незаслуженной, было сильнее. Как всегда.
Скорее всего, только благодаря этой вере Цзинь Гуанъяо сейчас всё ещё держался, хотя чёрная волна отчаяния грозила накрыть его с головой.
— Я делаю то, что могу. Только и всего. И понимаю, что этого — недостаточно.
Во рту горчило, в висках болезненно пульсировала кровь, а горло сжалось даже сильнее, чем днём в Башне Кои. Как будто его пытались раздавить в железных тисках. Каждый вдох требовал усилия. Хорошо хоть это пока что по большей части удавалось скрыть, старательно удерживая голос ровным... Вот только если не взять себя в руки — сил хватит ненадолго.
Если бы ему сейчас не было так страшно, это было бы почти смешно. Всего полчаса назад, стараясь поскорее разобраться с тем, что от него хотели все эти совершенно незначительные люди, сбежавшиеся в усадьбу Ву — некоторым даже хватило дерзости упрекать в чём-то их с Лань Сичэнем! — он с презрением размышлял о слабости погибшего Ву Шуньюаня. Если уж делаешь что-то — должен быть готов с этим жить. Иначе всё бессмысленно, разве не так?
Так неужели сам Цзинь Гуанъяо...
— Неужели состояние старшего брата настолько ухудшилось? В прошлый раз ты говорил...
— На самом деле, оно даже улучшилось. Хотя я бы, конечно, поостерегся приписывать заслуги себе... Но это как битва с судьбой. Мне больно видеть дагэ таким.
Наконец-то он смог сказать чистую правду. Всё это, от начала и до конца — на самом деле очень больно. Разве это — не лучшее доказательство того, что он не просто обманывал себя, когда решил, что выбора нет?
Прежде чем принять решение, Цзинь Гуанъяо всё взвесил множество раз — но неизменно видел только одну дорогу, стиснутую с обеих сторон непробиваемыми, глухими стенами. Дорогу, по которой идти можно только вперёд — или назад, в пустоту, в ничто.
Повернуть сейчас назад — значит перечеркнуть всю свою жизнь. Тогда ему ни за что не удержаться, и придётся снова скатиться вниз, ещё стремительнее, чем прежде. Он нарушит обещание, данное матери. Обратит в ничто все усилия и труды, все свои потери и жертвы...
Разве можно упрекнуть человека в том, что он сражается за свою жизнь? За то, чтобы сохранить надежду на будущее?
— Конечно. Я понимаю. Я... Я так часто мысленно возвращаюсь к тем дням, когда мы трое собирались в Облачных Глубинах или в Нечистой Юдоли, чтобы просто вести лёгкую беседу или рассуждать о наших планах. Сразу после войны мир казался таким ярким и светлым!
— Да, я тоже... скучаю по тем временам.
— Тогда нужно почаще о них вспоминать — чтобы поддерживать веру в то, что всё снова станет как прежде. Разве мы когда-нибудь сражались затем, чтобы проиграть?
Лицо Лань Сичэня просветлело, на губах появилась лёгкая улыбка. Потрясенный Цзинь Гуанъяо почувствовал, что невольно улыбается в ответ.
— О, я помню, как дагэ это сказал...
Сколько же у них на самом деле хороших воспоминаний. Тёплых. Счастливых. Сколько всего было...
И больше не будет. Никогда. Даже в памяти ничто не останется прежним. Все эти воспоминания будут отравлены, каждое из них. Всякий раз, оглядываясь назад, Цзинь Гуанъяо будет убеждаться, что история определяется тем, как она закончилась.
А ведь он не хотел этого! Не этого он хотел! Проклятье, Не Минцюэ был одним из тех немногих, кого он действительно уважал! Первым, кто дал ему ощутить вкус победы, кто позволил почувствовать себя частью чего-то значительного, и даже сейчас, после того, как тот раз за разом загонял его в угол, отказываясь хотя бы попытаться понять...
Вот только какое значение могут иметь все эти чувства — кроме того, что от них болит сердце? В прежних рассуждениях всё так же не получалось обнаружить ни единой ошибки. Это неизбежно. Он не может оставить Не Минцюэ в живых.
Выбор не плохой и не хороший, а просто единственный возможный. Что уже было обдумано сотни раз, и вот теперь снова подтверждено.
Вот только...
— Знаешь, А-Яо, в минуты слабости я часто напоминаю себе, что очень горжусь нами. Конечно, у нас троих ничего никогда не было просто, и вряд ли когда-нибудь будет, но... Такие разные, вместе мы способны совершить то, что никогда не смогли бы поодиночке. Так было во время войны. И так ещё будет не раз. Я в это верю.
Отступившая было слабость вернулась — и просто стоять, дышать, жить снова стало нестерпимо больно.
Если бы только Лань Сичэнь знал... Нет, только бы он никогда не узнал...
Сколько же всего приходится уничтожать! Вот и эту радость, эту гордость, эту веру — тоже...
Сколько же их было в последнее время, этих моментов, когда необходимо было сделать вынужденный, единственно возможный выбор? И Цзинь Гуанъяо до сих пор не сомневался, что каждый раз истолковывал ситуацию правильно.
Но после каждого такого выбора мир словно сжимался. Вокруг вставали незримые стены, через которые уже невозможно было переступить — и необходима была всё большая бдительность, чтобы вдруг не натолкнуться на них в самом обычном разговоре. Вот как сейчас. Временами даже мелькала смутная, страшная мысль, что если так и будет продолжаться, в конечном счёте он окажется полностью обездвижен, придавлен страшной тяжестью и лишён света и воздуха, словно погребенный глубоко под землей.
Он ведь хотел не просто выжить. Он хотел жить. Разве всё, в конце концов, не ради этого — ради жизни, которая имела бы смысл? Так почему же сейчас он чувствовал себя так, словно умирал...
— А-Яо, что с тобой? Ты так смотришь...
Человек должен быть готов жить с последствиями того, что сделал. Иначе...
— Прости... Ничего, что стоило бы внимания... Просто я...
Слова срывались с губ почти бездумно — просто потому, что нужно было что-то сказать, а в голове не осталось ни единой связной мысли, не говоря уж об оправданиях.
Мир вокруг слегка подрагивал, и очертания причала, деревьев, берега внезапно стали смутными и размытыми. Словно всё это было всего лишь пейзажем из сна, который вот-вот растворится, не оставив после себя ничего, кроме нескольких смутных образов.
— Нет уж, не соглашусь. Сразу же, как только сегодня тебя увидел, я понял, что что-то не так — и надо же мне было втянуть тебя в это дело! Пожалуйста, позволь мне помочь!
Шум воды, перекатывающейся по камням, стал нестерпимо громким, почти оглушительным. Или это был шум крови в ушах?
По крайней мере, Лань Сичэня Цзинь Гуанъяо видел так же отчётливо, как и прежде. Как будто тот был единственным настоящим во всём мире вокруг, который стремительно проваливалось куда-то даже не в темноту, а в какую-то неразличимую серость — это было слишком похоже на смерть, как он себе её представлял, но этого ведь не может быть, это же просто нелепо? — и поэтому не мог исчезнуть.
В самом деле, если и было в его жизни нечто подлинно настоящее, то, в чём он никогда не сомневался, так это...
— Пожалуйста, позволь мне помочь.
Крепко взяв его за руку, очевидно, чтобы передать духовные силы, Сичэнь наклонился чуть ближе...
А потом то небольшое расстояние, которое ещё оставалось между ними, вдруг просто исчезло.
Это не было похоже ни на один другой поцелуй. Если бы мёртвый вернулся к жизни, то, наверное, испытал бы нечто подобное — как в один миг к тебе возвращается всё, что содержится в слове «жизнь». Обрушивается так стремительно, что к счастью мгновенно примешивается ужас — но нисколько не затмевает его.
Вначале это было всего лишь лёгкое соприкосновение губ. Потом, в одно мгновение, в один удар сердца, поцелуй стал настойчивее, глубже — и всё-таки ощущался как нечто совершенно естественное, словно само дыхание, и даже единственное, что можно было сделать. Пальцы то скользили по мягкому шёлку волос, то чувствовали биение пульса под кожей...
Цзинь Гуанъяо сам не понял, как или почему наконец отстранился. Кажется, всё-таки по собственной воле. Но осознание того, что он натворил, всё равно обрушилось на него сразу же, со всей сокрушительной силой.
Мир вокруг снова был живым, ярким и ясным. Более того, Цзинь Гуанъяо видел его даже более отчётливо, чем прежде. Как будто теперь всё вокруг заслуживало того, чтобы на него не просто смотрели, а любовались — вплоть до трепещущих на ветру листьев или брызг пены над камнями. Как будто невероятно острое, захватившее всю душу счастье — обычно мимолетное, как взгляд на прекрасный цветок или пролетающую птицу — хотело убедить, что может поселиться в сердце надолго. Может быть, даже навсегда.
Так и должно было быть. Цзинь Гуанъяо знал, что так и будет. Всякий раз, когда позволял себе мечтать о том, что только что произошло — он представлял себе нечто похожее. Вот только посреди этого обновленного, как никогда прекрасного мира стоял он сам. Совершивший страшную, вполне вероятно — непоправимую ошибку. Неужели он только что в безумном порыве отчаяния и порожденного им безрассудного желания в один миг разрушил...
— Эргэ, я... Я не знаю...
Второй раз за этот вечер слова совершенно отказывались ему служить. Разве можно было сказать, что он сожалеет, или что то было минутное затмение разума? Возможно, ему не хватит всей силы воли, чтобы произнести эту ложь. Даже сейчас Цзинь Гуанъяо всё равно продолжал чувствовать счастье, которое бессовестно сопротивлялось страху и стыду...
— А-Яо... Так ты...
Выражение лица Лань Сичэня не удавалось прочитать. Оно не исказилось ни от гнева, ни от отвращения — но это не так уж обнадёживало. Лань Сичэнь ведь всегда старался понять людей и не торопился их осуждать, он вполне мог простить — но при этом вежливо отстраниться, отдалиться, и это, наверное, будет даже правильно...
Очень медленно, неуверенно — как будто это ему следовало чего-то стыдиться! — Лань Сичэнь протянул руку и коснулся щеки Цзинь Гуанъяо. Потом пальцы сдвинулись ниже, уверенно легли на заднюю сторону шеи, сдвинув волосы — и слегка надавили, снова притягивая ближе...
***
Ему часто снится лестница. Та самая, с которой он падал дважды. Величественная, широкая, красивая. С очень высокими ступеньками.
Чаще всего она совершенно пустынна — как в действительности почти никогда не бывает. Что нисколько не мешает ей выглядеть пугающей — и манящей.
Время от времени он всё же видит там человека. Чаще всего — поднимающегося по лестнице. Лица обычно не видно — но этого ведь и не нужно, чтобы узнать себя самого, даже во сне.
Этот сон — первый, в котором людей на лестнице двое, и пока один стремится вверх, второй спускается. Не падает, не бежит в страхе — такие сны, после которых он просыпался совершенно разбитым, тоже бывали — а идёт спокойно и легко, задумавшись о чём-то своём. Как будто это — всего лишь лестница, не более того.
@темы: Свой пейринг, mini OTP wars, Цзинь Гуанъяо/Лань Сичэнь, Текст
-
-
10.05.2020 в 20:26-
-
10.05.2020 в 21:47Очень хороши эмоциональные нюансы и акценты, с ними состояние Яо видно досконально.
Момент с поцелуем и то, ка кон описан, - для меня было кое-что новое и особо понравилось.
Сичэнь и его душевная сила: никогда не позволять себе опускать рук и не пытаться даже постфактум забывать о поиске другого пути - это такая контрастная Яо точка зрения, но одно из многочисленных Сичэневых достоинств, за которые его и любишь.
Спасибо за фик!
-
-
15.05.2020 в 00:28Спасибо!
-
-
16.05.2020 в 17:01большое спасибо за отзывы!
серафита,
очень рада, что финал зацепил, ради него во многом и писалось!
Эльхен Каэрия,
это отлично, когда текст не отпускает! приятно это слышать))
Angrem,
ваш отзыв сделал автора очень счастливым.
Очень хороши эмоциональные нюансы и акценты, с ними состояние Яо видно досконально.
Рада, что удалось передать чувства и эмоции героев достаточно убедительно. И что описание поцелуя в конце понравилось и даже принесло что-то новое - это просто
И спасибо за ваши слова о Сичэне! Автор очень любит этого персонажа, в том числе за ту огромную внутреннюю силу, которая в нём есть. И в тексте хотел сделать акцент вот как раз на тех его качествах, о которых вы пишете! И да, этот взгляд во многом противоположен взгляду Яо, который слишком привык во всём искать опасность и слишком хорошо различает тёмную изнанку действительности... Но вот как раз в этом в том числе они могли очень друг другу помогать, "дополняя" видение каждого.
-
-
16.05.2020 в 21:25И в тексте хотел сделать акцент вот как раз на тех его качествах, о которых вы пишете!
Всё получилось