Название: Ивы листву над рекою склонили
Команда: Jin Ling x Jiang Cheng
Персонажи: Цзинь Лин/Цзян Чэн
Тип: джен, слэш
Жанр: романс, драма
Рейтинг: PG-13
Размер: 15 500 слов
Примечания: постканон, юст, элементы гета, пейринг
Саммари: Он искренне любил и уважал его. Среди этих чувств не было места пороку.
Ссылка на скачивание: .docx
Цзян Чэн стоял на краю причала, вглядываясь вдаль. В предрассветных сумерках туман лежал в низинах и стелился по водной глади. Сквозь плотную пелену не виднелось ни огонька, и все же Цзян Чэн надеялся разглядеть хоть один.
— Господин, вы рано поднялись, — голос помощника отвлек Цзян Чэна, и он повернул голову в его сторону.
— Просто, — сухо ответил Цзян Чэн, — не спалось.
Бэй Лю лишь с пониманием покивал. Он держал в руках тяжелый плащ, который протянул со словами:
— Ночи ныне холодные.
— Не стоит, — Цзян Чэн остановил его жестом и снова посмотрел на озеро. — Солнце скоро взойдет.
С первыми лучами прибудут лодки. При старом хозяине Башни Золотого Карпа, в течение почти пятнадцати лет, их лодки прибывали на рассвете. Цзян Чэн гадал, изменится ли что-то сейчас?
Не успело наступить полнолуние, как он получил из Башни письмо. Теперь их не каллиграфически подписывал Цзинь Гуанъяо, а на них стояли иероглифы с именем Цзинь Лина, резкие и поспешные, как он сам.
Четыре месяца назад Цзян Чэн оставил его на пепелище ордена Ланьлин Цзинь, в сердце раздора и раздрая. Он дал племяннику наставлений, но разве станет он слушаться?
Цзинь Лин старался и держался изо всех сил, когда провожал его, но каждый шаг, когда Цзян Чэн спускался по той бесконечной лестнице, тяжелым камнем ложился на сердце. Тогда самым сложным было не навести порядок в чужом ордене, а отвернуться и уйти. Перед глазами Цзян Чэна еще стояло лицо Цзинь Лина — поджатые губы, сведенные брови, уверенная поза, которая лишь скрывала дрожь в коленях. И кого он пытался обмануть?
У него не осталось времени взрослеть, у Цзян Чэна не было возможности взять все для него силой.
Когда он пошел к старейшинам ордена Цзинь, Бэй Лю спросил — вы ведь знаете, что это значит для вас? Цзян Чэн тогда промолчал.
Он предвидел, что сперва Цзинь Лин наломает дров сам. Оставалось лишь надеяться на его благоразумие, и в сложной ситуации Цзинь Лин не забудет, что носит знак принадлежности и к другому ордену, который будет с ним рядом, покуда дышит Цзян Чэн.
Еще до первого рассветного луча на дальней границе озера, где оно сливалось с небом, вдруг забрезжил тусклый огонек. Тело Цзян Чэна натянулось, как тетива.
Помощник с понимаем удалился, оставив его наедине с собой.
Лодка, а рядом с ней еще несколько, все приближалась, а огоньки на болтающихся в руках бумажных фонарях становились все ярче и больше.
Цзян Чэн медленно выдохнул, когда разглядел тонкую стройную фигуру на передней лодке. Цзинь Лин стоял, скрестив руки на груди и поставив ногу на ее нос.
Теплый плащ, расшитый золотом, окутывал его плечи, а рядом, свесив язык, сидела Фея. Завидев Цзян Чэна острым взглядом, она вмиг поднялась и замахала хвостом. Лодка под ними закачалась, пока Цзинь Лин не присел и не сказал Фее что-то, после чего она снова села.
Цзинь Лин жестами отдал указания адептам и, оттолкнувшись от носа лодки, сошел на деревянный настил пристани. Он встретился с Цзян Чэном взглядом и замер, словно не решаясь сделать шаг к нему навстречу.
Краем глаза Цзян Чэн видел, как каждый адепт, проходя мимо, поклонился ему, но он не повернул и головы. Смотрел он только на Цзинь Лина.
Тот вдруг сложил перед собой руки и склонился в учтивом поклоне. В этот миг внутри все свернулось в тугой комок в ожидании слов Цзинь Лина, но тот коротко произнес:
— Дядя.
Невидимая тяжесть, едва появившись, тут же исчезла, однако вопреки этому Цзян Чэн сказал:
— Если начал церемонии, так доводи до конца.
Цзинь Лин фыркнул, а Цзян Чэн внимательно посмотрел на него, силясь уловить малейшие перемены.
Цзинь Лин будто услышал его мысли и некоторое время сверлил его взглядом, будто пытался выиграть это молчаливое противостояние. Он вытянулся и задрал нос, словно хотел сравняться ростом с Цзян Чэном. Во взгляде снова были привычные упрямство и бесстрашие.
Адепты Ланьлин Цзинь уже исчезли из поля зрения, и тогда, убедившись, что репутации главы их ордена ничего не грозит, Цзян Чэн положил ладонь Цзинь Лину на голову и тут же ощутил прохладу волос после стылой ночи.
— Тебе нужно отдохнуть, — скомандовал Цзян Чэн, а Цзинь Лин огрызнулся:
— Что я, по-твоему, немощный? Я разберусь сам.
На первый взгляд, Цзинь Лин был бодр, раз у него хватало сил огрызаться.
По дороге к павильонам они большей частью молчали, только Фея, изрядно соскучившись, тыкалась влажным носом в ладонь Цзян Чэна и радостно махала большим хвостом. Цзинь Лин обронил несколько слов о старейшинах — ни плохих, ни хороших, — и всю дорогу рассеянно смотрел по сторонам, словно вспоминая забытые пейзажи.
Сердце у Цзян Чэна сжалось.
Он никак не ожидал, что встреча с Цзинь Лином после нескольких месяцев станет для него в испытанием.
Во время ужина Цзян Чэн внимательно оглядывал его. Тот сидел в подобающей позе и ел, тщательно соблюдая все правила этикета, не оставляя Цзян Чэну и шанса придраться.
Цзинь Лин был до подозрительного спокоен, отчего Цзян Чэн лишь сильнее скрипел зубами.
В лице его что-то неуловимо изменилось. Исчезла та легкость во взгляде, что была у юношей его возраста. Та легкость, которую теряют дети, когда им вмиг приходится взрослеть.
В Ланьлине плели искусные сети, в прошлую луну Цзян Чэну доложили об этом со всей тщательностью. Они пытались воспользоваться неопытностью юного главы не только в надежде, что тот не заметит расхождений в счетных книгах.
Цзян Чэна воротило совать нос в чужое дело, но разве мог он остаться в стороне?
В своих методах помощи он бы не церемонился — жестокий подход делал любого куда более сговорчивым. Беседы со старейшинами Ланьлин Цзинь были лишним тому доказательством.
Однако в отличие от прошлых случаев, теперь перед ним возникло препятствие — достоинство самого Цзинь Лина, которое он оберегал и которым никак не мог поступиться.
Сцепившись острыми зубами, в душе его боролись противоречивые чувства: в любых других случаях Цзян Чэн мог распекать Цзинь Лина, как считал нужным, но если сейчас даст волю словам, то Цзинь Лин может решить, что Цзян Чэн в нем не уверен. Тогда он будет как сломленный бамбуковый росток, не успевший вырасти и окрепнуть. Это не поможет ни ему, ни его ордену.
Но Цзинь Лину стоило сказать хоть слово, чтобы Цзян Чэн незамедлительно откликнулся. Только Цзинь Лин молчал.
Нутро будто жалили змеи.
— Не ходи за мной больше на ночных охотах, я достаточно взрослый и могу позаботиться о себе сам.
За эти месяцы Цзинь Лин покидал ворота Ланьлина ради ночных охот, и последний раз они с Цзян Чэном разошлись, ругаясь так, что криком распугали всех птиц, живших в лесах у подножия горы.
Цзян Чэн сжал зубы, отставив пиалу с чаем.
В голове его, как гвоздь в виске, был единственный вопрос, который Цзян Чэн не сдержался и озвучил:
— И это все, что ты хочешь мне сказать?
В павильоне раздавался только глухой стук тарелок о поверхность лакированных столиков, Цзинь Лин ел, опустив взгляд вниз.
У Цзян Чэна же не было апптетита — за весь вечер он едва тронул палочками закуски.
— Это все, — ответил Цзинь Лин, вопреки взрывному нраву, и от слов его по жилам потек холод.
Спустя некоторое время Цзинь Лин поднял на него ясные глаза и спросил, нарушив затянувшуюся тишину:
— И как твоя рана?
Вопрос вырвал Цзян Чэна из мрачных размышлений — он удивленно приподнял брови, но тотчас взял себя в руки.
Да что эта рана по сравнению с тем, что творится в твоем собственном клане?
Однако от слов Цзинь Лина в груди заныла глухая боль. Да уж, Вэй Усянь сделал ему такой «подарок», о котором он теперь будет помнить каждый миг своей жизни. Каждый миг сомневаться, имеет ли он право считать эту силу своей.
Удар для Цзян Чэна оказался достаточно сильным, чтобы ему приходилось чаще оставаться в одиночестве для продолжительных медитаций или прибегать к иглоукалыванию. Но уж с состоянием своей ци он как-нибудь разберется сам.
Затопившая сердце тьма заставила Цзян Чэна скривить губы:
— Ты вздумал, я настолько слаб и не оправлюсь за такое время?
Сам же Цзинь Лин нахмурился, словно не поверил его словам. Цзян Чэн не намеревался это обсуждать, тем более, что Цзинь Лин еще ребенок, на плечи которого и без того упала непосильная ноша.
После ужина они прогуливались по отдаленным уголкам резиденции, куда обычно не ходили рядовые адепты. Вдоль малых озер старые ивы тянулись ветвями к водной глади.
Цзян Чэн долгое время молчал, погруженный в тяжелые мысли.
— Цзинь Лин, — сказал вдруг он, — будь честен со мной, — закончил свою фразу Цзян Чэн, пристально вглядываясь в лицо Цзинь Лина.
Издалека доносились звуки голосов и смеха, запахи жареных закусок — Пристань Лотоса жила своей жизнью, будто не пережила ада почти двадцать лет назад.
Цзинь Лин приподнял брови. На лице его отразилась растерянность.
— Я честен, — пролепетал он быстрее, чем Цзян Чэн успел договорить, — все в порядке.
Затем он словно спохватился, сделал как можно более спокойное выражение лица и попробовал прошествовать мимо, когда Цзян Чэн схватил его за локоть.
О, Небеса, и что там могло быть в порядке?
Стоило только схватить, как Цзинь Лин ощетинился и взвился:
— Снова относишься ко мне, как к ребенку!
— А кто ты, если не ребенок, раз так кричишь?
Тон Цзян Чэна был ледяным, и Цзинь Лин на мгновение заколебался, пойманный на недостойном поведении.
— Я же сказал, — сказал он ниже и резко вырвался из хватки Цзян Чэна. — Или только ты в пятнадцать был способен что-то сделать?
Этот паршивец совершенно невыносим.
Взгляд его был острее стрелы, он мелко дышал, сердитый и сбитый с толку. Эмоции взяли над ним верх, и его духовная энергия напоминала кипящую воду.
Цзинь Лин не был глупым, и тем не менее, с губ Цзян Чэна сорвалось:
— Не глупи. Сейчас совсем другие времена!
— Но в любые времена, какими бы они ни были, ордена и кланы строили такие же люди!
Цзян Чэн медленно выдохнул.
Решение тяжелым камнем легло на грудь, потому что ранее не было нужды сдерживаться, чтобы указывать, как Цзинь Лину стоит поступить.
Цзян Чэн сжал кулаки и принял неслыханное для себя решение промолчать сейчас, но пообещал себе: случись что с этим негодником, и тогда Цзян Чэн сначала порвет на мелкие ошметки плоти неприятеля, а затем его самого.
_____
Первым желанием, посетившим Цзинь Лина в Башне Золотого Карпа — это сбежать.
В одночасье место, в котором он вырос, стало для него чужим, а душу разрывало от противоречий. Все, во что он когда-то верил и за что был готов драться до крови, исчезло, встало с ног на голову, словно Цзинь Лина подвесили за ноги под потолком.
Он ловил на себе косые взгляды от стражников до старших заклинателей. Он с тяжелым сердцем занял Благоуханный дворец, где каждый цунь пространства напоминал о младшем дяде.
Его скрытая комната за бронзовым зеркалом была очищена от трофеев и артефактов, которые тот так тщательно собирал. Их перенесли в другое хранилище. Комнату Цзинь Лин запечатал, бронзовое зеркало велел убрать, а сами покои закрыл, оставив нетронутыми.
Несмотря на свалившийся на него титул и обязанности, глубоко в душе он чувствовал себя неувереннее обычного, лишним, словно в гостях, оттого злился лишь сильнее на себя и на других.
Злая молва текла ядом в уши день и ночь — орден Ланьлин Цзинь стал мишенью всего заклинательского мира. До Цзинь Лина услужливо доносили подробности неслыханных по своей низости деяний Цзинь Гуанъяо. Возможно, даже тех, которых тот не совершал.
Предатель. Убийца. Лжец. Делил ложе со своей сестрой и позорнейшим способом убил собственного отца.
Следом за младшим дядей люди с охотой набрасывались на характер его деда.
Любитель праздного образа жизни и распутник, обошедший каждую женщину Поднебесной.
Неизменно после перечислений достоинств его родственников молва переходила к самому Цзинь Лину. Это было недоверие, презрение, насмешки.
«И что за наследник может быть у таких недостойных людей?»
«Посмотрите, это же тот самый юнец с дурным нравом?»
«У него даже не было родителей, давших бы ему достойное воспитание. Воспитывали его лишь дяди, и какие? Один — лжец и убийца Цзинь Гуанъяо, а второй — Цзян Ваньинь, невыносимый характер которого и перенял юный глава».
«Что же станет с Орденом Ланьлин Цзинь?»
Кривотолки полнились напускным сочувствием и возбужденным интересом. Людям было все равно, кого осуждать, и теперь все с воодушевлением наблюдали за Цзинь Лином, ожидая случая, когда тот оступится.
Внутри же ордена никто не был рад юнцу, который занял место главы, так еще и держал за спиной своего бешеного дядю.
С Цзинь Лином держались на расстоянии, молча носили счетные и другие учетные книги ордена. Наверняка они думали, что взбалмошный ребенок ничего не уразумеет. Возможно, поначалу Цзинь Лин и правда мало понимал, но не зря он провел долгие дни и ночи в кабинете старшего дяди, с жадностью поглощая все, что касалось управления кланом и орденом.
У него не было права на ошибку.
Осознавая, в каком положении находится, он и близко не подпускал никого к своим покоям, не доверяя даже патрулю. Ведь часть из них, хоть и по приказу прошлого главы, однажды уже направила на него свои стрелы.
В первую очередь, как учил его старший дядя, дух должен быть крепок. Цзинь Лин поднимался с первыми лучами солнца, и на медитации отводил втрое больше времени, чем раньше. Однако раздрай, что творился в его душе, вряд ли удалось бы унять, даже медитируй он от зари до зари.
О некоторых практиках совершенствования, очищающих разум и душу, он услышал от учеников клана Лань. Сычжуй рассказывал о них с небывалым воодушевлением, Цзинъи же жаловался и вздыхал, как тяжело подолгу стоять или сидеть в одной и той же позе, но Цзинь Лина это ни капли не пугало.
Поначалу долго держаться не удавалось — дыхание сбивалось, Цзинь Лин не мог сосредоточиться. Мысли его были тревожны и беспорядочны.
В один из таких моментов его рука сама легла на серебряный колокольчик. Он тотчас словно услышал плеск озерной воды, редкий стук лодок о причал, стрекот сверчков глубокой теплой ночью, увидел резные ворота в форме лотоса и море бледно-розовых цветов, устилающих водную гладь. Все это обняло его душу прохладным потоком, как юньмэнское озеро в пекло. Цзинь Лин изо всех сил сосредоточился на мгновении спокойствия, окутавшего сердце.
Спустя несколько часов, когда он поднялся на ноги, колокольчик не издал ни звука.
И так раз за разом, день за днем.
Так начался для него новый путь, в начале которого Цзинь Лин позабыл о себе.
Днем он занимался бумажной работой, ночами заучивал заклинания, за военным искусством все еще обращался к дяде — отчасти и потому, что сам любил юньмэнский стиль боя на мечах, и никто лучше дяди не обучил его стрельбе из лука.
Изредка он выбирался на ночные охоты с учениками ордена Лань, и поначалу не осмеливался думать, что у него появились друзья, но раз за разом своими поступками они доказывали ему обратное. Впоследствии он стал водить на совместные охоты и молодое поколение из своего клана.
Поводов видеться с дядей стало больше, в Ланьлин он приезжал по вопросам обоих орденов и внимательно смотрел на каждого попадавшего в поле зрения заклинателя. Смотрел пронизывающе, даже не пытаясь скрыть, что оценивает потенциальную угрозу.
Разве мог Цзинь Лин взвалить на его плечи жалобы, как какие-то жалкие старейшины немилостиво с ним общаются?
Один из них как-то заметил:
— Глава Цзинь, — обратился он. Голос его даже не скрывал пренебрежения. Конечно, заклинатель в годах стоит на несколько ступеней ниже юнца, который еще и порезал его содержание. — Не кажется ли вам неуважительным по отношению к собственному ордену — носить знак принадлежности к другому?
К неожиданности самого Цзинь Лина, сколько он ни заклинал себя оставаться спокойным в любой ситуации, слова эти змеей ужалили за живое. Да как только негодяй смел так говорить! При этом Цзинь Лин хорошо понимал: всем этим людям совершенно все равно, что благодаря этому знаку он стоит сейчас здесь.
Дядя твердил ему неустанно — будь бдителен, береги репутацию, никто не будет к тебе благосклонен и не последует за тобой просто так.
Огромным усилием воли Цзинь Лин выдавил из себя лишь два слова:
— Не кажется.
Тогда старейшина продолжил наступать:
— Глава Цзинь, я говорю это для вашего же блага, — елей в голосе ядом лился в уши. — Хочу вам помочь. Не я, но другие ваши верные слуги с недоверием к этому относятся. Они беспокоятся, не задумал ли орден Юньмэн Цзян захватить власть здесь? Я понимаю ваше особое отношение и почтение к главе его ордена, но…
Не дослушав, Цзинь Лин перебил его, вздернув подбородок:
— Было бы главе Цзян дело до вашей мышиной возни.
Цзинь Лин выпрямил спину, будто к ней привязали железный прут. Всем видом он пытался показать, что разговор окончен, и не выдать, насколько взбесили его эти слова.
— Как скажете, — старейшина согласился неожиданно легко, но Цзинь Лин и не надеялся на его понимание.
На дно желудка опустился тяжелый комок.
В голове назойливыми мухами неустанно кружились сплетни про него, про дядю. Характер у того, конечно, не из приятных, но уж Цзинь Лин заткнет рот любому, кто посмеет его тронуть.
Цзинь Лин сверлил взглядом спину старейшины, размышляя, может, именно он тогда отказал господину Баю в прошении о ночной охоте? Невольно Цзинь Лин скривил лицо.
После случая с Белым флигелем по близлежащим землям прошел слух, и к воротам Башни Золотого Карпа потянулись другие простые люди с прошениями. Несмотря на разлад со старейшинами, Цзинь Лин велел принимать всех, и на происшествия отправлял группы адептов его ордена.
Сокращение расходов на содержание собственного двора в пользу поддержки дальних территорий, удовлетворение прошений людей, которых раньше и близко не подпустили бы к воротам — конечно же, были и недовольные положением вещей.
_____
Письма из Пристани лотоса приходили каждую луну. Начинались они всегда одинаково почтительно «Приветствую главу Цзинь», на этих словах Цзинь Лин всегда смеялся в кулак, потому что каждый раз как вживую видел дядю, произносившего эти чопорные слова. Дальше не следовало и строки о погоде и другой лиричной чепухи — дядя всегда краток и вежлив в выражении мыслей.
Он подчеркнуто холодно осведомлялся о положении дел ордена Цзинь в письмах, и до раскаленных искр бранился на Цзинь Лина вживую, когда тот являлся в Пристань.
Цзинь Лин считал свое решение молчать верным.
В одночасье прошли времена, когда он грозился своим дядей обидчикам.
Прошли времена, когда он горько ревел, уткнувшись заплаканным лицом ему в грудь.
Настала его очередь встать на ноги без чьей-либо помощи, защитить память об отце и матери и не дать злым языкам навредить репутации дяди, иначе он не будет иметь права носить имя главы ордена Цзинь.
Когда минул праздник весеннего равноденствия, Цзинь Лин из-за своей доверчивости, которую теперь проклинал, оказался на половину месяца прикованным к постели. За год с лишним он стал донельзя тщательным — что в людях, что в мерах. Сам менял защитные заклинания в Благоуханном дворце, проверял то, что ел и пил, потерял сон. И все равно оступился.
Должно быть, первое время кто-либо из побочных ветвей рода действительно опасался навредить ему, памятуя приход дяди в Башню.
Заклятие пожирало силы день и ночь, могло осушить его без остатка, но упрямство Цзинь Лина не допускало и мысли, что он может проиграть этот бой. Однако в ту ночь его решимость пошла звонкой трещиной, как тонкая корка льда на воде.
Он смотрел сквозь резное окно в темноту, слушал дождь. Яркую луну, которая в это время равна солнцу, скрыли тучи. Крупные капли без устали барабанили по ярусам крыш, не собираясь останавливаться.
В руке Цзинь Лин сжимал серебряный колокольчик. Металл от рук уже был горячим, а комок в горле застрял острым камнем. Цзинь Лину позорно хотелось отправиться в Пристань Лотоса, прокричаться, сказать, что он не такой, каким его описывают старейшины, снисходительно сравнивая с прошлыми главами ордена, высокомерно оценивают, какой вред им может нанести такой наследник, как он. Может, Цзинь Лин еще и юнец, но не он выбирал себе эту судьбу!
По ночам в лихорадке он звал одно имя, повторяя его вновь и вновь.
Лекари хлопотали вокруг него, гудели, что нужно оповестить главу Цзян, но Цзинь Лин строго-настрого запретил писать, грозясь выгнать из ордена и даже смертью.
— Чтобы сказать о моей скорой кончине? — взвился Цзинь Лин. Крик отозвался сильной болью в груди, словно от тела попытались оторвать кусок плоти. Энергия текла по меридианам неровно, прерываясь, как вода утекала в прореху из сосуда. — Еще чего!
Цзинь Лин застонал и сам нажал на несколько акупунктурных точек на руке, и боль немного утихла.
Он вообразить не мог, что случится, узнай дядя о заклятии. И невозможно узнать, за что гнев был бы страшнее — за неосмотрительность Цзинь Лина или на совершившего злодеяние.
Но не гнева боялся Цзинь Лин.
— Что вы, что вы, господин, — седой лекарь с улыбкой извинился.
Цзинь Лин крепче сжал в руке колокольчик. Он был маленьким светом в кромешной тьме.
Тьме, в которой мелькали лица живых вместе с мертвецами, в которой Цзинь Лин оставался один, сжимал в руке Суйхуа, кричал, но никто не откликался на его беззвучный зов. Где-то вдалеке все громче барабанил дождь по крышам. Затем звук показался таким, будто капли раздробили черепицу. Небо озарила вспышка, следом загрохотало. Цзинь Лин вздрогнул и открыл глаза.
Над ним возвышалась темная фигура. Цзинь Лин нахмурился и попробовал вновь прикрыть веки. Морок сновидений окутывал и показывал то, о чем Цзинь Лин так много думал перед сном. Кажется, он даже расслышал слабое, точно вдалеке, «А-Лин».
Вечно появляешься, как молния в грозу, подумал Цзинь Лин.
Однако в следующий миг комнату озарила еще одна вспышка, а вместе с тем и острые, точеные черты лица. Если бы взглядом, которым на него смотрели, можно было пронзить насквозь, это бы непременно случилось. Звук грома вернул Цзинь Лина в реальность. Не до конца веря своим глазам, он неуверенно позвал:
— Дядя?..
Фея молчала, лишь послышалось, как она завозилась подле кровати.
Дядя сжал губы, словно сдерживать язык ему стоило нечеловеческих усилий. Он молча скинул плащ, и тогда Цзинь Лин добавил:
— Зачем ты приехал?
— Потому что всем рот не заткнешь, — процедил дядя.
Ладони Цзинь Лина похолодели, он стиснул зубы, а от охватившего волнения вновь заломило тело. И кто посмел ему донести? Смерти захотели? Однако глубоко внутри Цзинь Лин знал ответы на свои вопросы.
Дядя сел на кровать. Цзинь Лин опомниться не успел, как он задрал рукав его нижних одежд и взял за запястье жесткими пальцами, нащупывая пульс. Движения его были резкими, однако, не причиняли и малейшей боли.
— Ты не лекарь, — заговорил Цзинь Лин и попытался вырвать руку, но этого ему, ожидаемо, не удалось. Он понимал, что заклинатель такого уровня, как его дядя, в заклятиях мог понимать лучше лекарей, но внутренне отказывался мириться с тем, что тому снова приходилось за него переживать, как раньше.
В ответ он поймал лишь мрачный взгляд.
Не слишком церемонясь, второй рукой дядя распахнул на нем нижние одежды и ощупал грудь и живот, проверяя золотое ядро и меридианы.
Вскоре Цзинь Лин ощутил, как в месте прикосновения к руке, прохладным и мощным потоком в него хлынула энергия — она была водопадом, обрушившимся на хилый ручей.
И без того Цзинь Лин был слишком многим обязан дяде, а теперь вновь чувствовал себя тем ребенком, который безрассудно прыгал прямо в пасть тварям, которых был не в силах одолеть. Как бы ему ни хотелось, Цзинь Лин еще не был тем, на кого можно опереться.
В тусклом свете свечи он видел, как черными росчерками на светлом лице сведены брови. Видел тревогу во взгляде, которую наблюдал все разы, когда Цзинь Лин оказывался в опасности, и от этого охватывала бессильная ярость.
Однако вместо криков, которыми бы он обсыпал дядю несколько лет назад, Цзинь Лин лишь повторил:
— Зачем ты приехал?
— Можешь поступать по-своему в делах ордена, даже если мои слова для тебя — пустой звук, — низким, недовольным голосом заговорил дядя. — Но не думай, что сможешь обдурить меня во всем. — Он замолчал на некоторое время, а затем добавил: — Даже если стал умнее.
Цзинь Лин было приподнялся на локте, но обессиленно упал обратно.
Видимо, дяде о положении дел доброжелатели уже рассказали, потому что первое время он сидел, не проронив и слова. Затем только коротко и сухо спрашивал, где это произошло, в каких землях, кто с ним был?
В землях Ланьлина, ближе к побережью. Возможно, неприятели и правда поначалу опасались действовать, решив на некоторое время стать союзниками. Цзинь Лину только предстояло это выяснить.
Чужая энергия все текла по меридианам, очищая собственную ци. От силы, наполняющей его, кружилась голова.
— Вечно ты так, — Цзинь Лин смотрел на дядю из-под полуопущенных век, — приедешь и делаешь, что вздумается.
«Даже если ради меня», мысленно добавил Цзинь Лин.
Это напомнило ему о детстве. Сколько раз дядя так сидел подле его кровати, если Цзинь Лин болел или ему просто снились кошмары? Не счесть.
— Что теперь будут говорить?.. — не мог остановиться Цзинь Лин. — Что новый глава столь немощен, и дядя до сих пор приезжает к нему даже среди ночи?
«Что вновь скажут о тебе в твоем же ордене?»
Не в силах уняться, Цзинь Лин горько усмехнулся:
— В твоих глазах я наверняка тоже несамостоятельный, — сказал он, — бестолковый, — каждое слово звучало отрывисто. — Лишний. Только доставляю проблемы.
С каждым словом дядя все сильнее стискивал его запястье. Лицо его перекосила гримаса недовольства. Цзинь Лин готов был услышать ругательства, но дядя процедил:
— Замолкни. И чтобы я больше от тебя подобного не слышал.
Цзинь Лин действительно замолк на полуслове. Его тело мучилось от жара, но в этот миг словно стало вдвое горячее. Он отвернулся, надеясь, что в тусклом свете не заметен цвет его лица.
Не дядя должен тут его поддерживать.
— Иди, — слабо сказал Цзинь Лин. — И так уже… много, — сказал он, а когда дядя переспросил, то не ответил ему.
Жар вскоре отступил, оставив в теле лишь тепло.
Цзинь Лин снова начал проваливаться в сон, хотя оттягивал этот момент, как мог. Видимо, в зависимости от количества чистая энергия заставляла терять сознание не хуже, чем темная.
«Спасибо», подумал Цзинь Лин про себя, потому что не смог бы сейчас произнести этого вслух.
Когда хватка на запястье ослабла, вдруг до отчаяния захотелось не отпускать тепло державшей его руки, но в последний момент Цзинь Лин решил, что не имеет на это права.
_____
Однажды Вэй Усянь сказал, душа Цзинь Лина в объятиях, что тот неласков и колюч как еж, совсем как его дядя. Внутри тогда неприятно кольнуло, и Цзинь Лин взвился:
— Да почем тебе знать?!
От вскрика в трактире тут же притихли, только и осталось слышно чавканье и плеск вина в чашах. Внимание, к неудовольствию Цзинь Лина, тут же оказалось прикованным к ним, а Вэй Усянь ослабил объятия, примирительно похлопав его по плечу:
— Прости, прости, сейчас я и действительно наверняка многого не знаю.
Цзинь Лин расправил невидимые складки на одеждах — кто дал Вэй Усяню право так распускать руки, словно тот все еще неразумный ребенок?
Следом ужалило осознанием — конечно, наверняка Вэй Усяню многое известно о дяде того, что было недоступно ему самому.
Потом лишь, когда Вэй Усянь перестал глупо смеяться, он рассказал, когда дядю в детстве гладил по голове или хвалил его дед, Цзян Фэнмянь, тот был вне себя от счастья. И совсем тихо добавил — правда, бывало это очень редко.
Встречи с Вэй Усянем стали не совсем приятной традицией, после которых Цзинь Лину приходилось задумываться о многих вещах.
Эта не была исключением.
Дядя был достаточно скуп на касания и доброе слово, но Цзинь Лин и сам того не любил, тем более, по лицу дяди обычно и так все понятно. Кому нужны эти телячьи нежности, спрашивал он себя, все еще страшно краснея при одном только взгляде на бесстыдника Вэй Усяня и Ханьгуан-цзюня.
С дядей ему и так было дозволено больше, чем прочим, однако слова Вэй Усяня отчего-то прочно поселились в голове, и в следующий визит в Пристань Лотоса Цзинь Лин наблюдал за дядей пристальнее обычного.
Он застал его в кабинете в тот момент, когда к нему прибыли торговцы рисом из соседних земель.
Люди выглядели рядом с ним искривленными старыми соснами рядом с кипарисом. Лицо дяди то и дело трогала язвительная усмешка, когда торговец пытался задрать цену и продать ему рис в полтора раза дороже положенного.
— Господин, вы же знаете, что в этом году…
— Даже не пытайся меня задурить.
Он поглаживал на пальце Цзыдянь. Проследив за его движением, торговец вдруг стал переминаться с ноги на ногу, а глаза его забегали по комнате.
Цзинь Лин не стал проходить дальше раздвинутых перегородок, а так и стоял поодаль, задумчиво постукивая по раскрытой ладони свертком с картой, на которой были обновленные границы его ордена. Картина в кабинете была знакомой с малых лет, когда люди пугались одного вида дяди, поэтому Цзинь Лин едва ли обращал на нее внимание и думал совершенно о другом.
С детства он хорошо помнил, что дядя никогда не подпускал к себе слуг, чтобы те помогли ему одеться. Одежды он всегда велел оставлять на входе в покои, а сам не раздевался в чужом присутствии, кроме Цзинь Лина. Однако Цзинь Лин не видел в этом ничего дурного, тем более, он перенял от дяди те же самые черты. Несмотря на его дурной нрав, именно у него в темные моменты Цзинь Лин находил утешение. Это были крепкие руки, жесткие слова, обращенные к обидчикам, и ощущение каменной стены за спиной.
Однако временами он вспоминал старую осаду погребальных холмов, вспоминал лица и объятия отцов и детей, и когда вместо слов и объятий дядя сунул ему в руки Цзыдянь. Вот глупый!
Цзинь Лин знал его спокойным и расслабленным в те моменты, когда они были наедине, вместе обедали или чистили мечи по утрам. Но он все никак не мог представить его счастливым, который бы любил объятия и улыбался родителям, как те дети.
Цзинь Лин, хоть и брыкался, не чувствовал себя хуже после объятий, с которыми на него налетали соскучившиеся Цзинъи и Сычжуй. А иногда глубоко в душе даже ждал этого, хотя сам еще ни разу не сделал шага навстречу.
Торговцы удалились, а Цзинь Лин прошел в кабинет и уселся напротив дяди как у себя дома. Он показал свиток, оценил выражение лица напротив со вздернутой бровью. Дядя только хмыкнул, но молчание в его случае считалось одобрением.
Цзинь Лин постукивал пальцами по столу, когда задумчиво сказал:
— Фея после охоты вся грязная.
— И как ты мог разгуливать с собакой в неподобающем виде?
— Я приехал сюда почти сразу после охоты.
Дядя только фыркнул.
— Тогда иди и вымой ее.
В итоге присоединился и дядя, не упустив лишней возможности пообщаться с Феей. Ближе к вечеру, перекусив маринованным корнем лотоса, они отправились к небольшому пруду, в который впадал звонкий ручей.
Фея завиляла пушистым хвостом и потрусила вперед знакомой дорогой. Узкая тропинка в высоких травах вывела их к пруду. Он находился далеко за хозяйственными постройками и обычно здесь никто не бывал. Фея забежала на мелководье и радостно завертелась на месте, потому что знала — дальше ее будут как следует мыть и вычесывать. На самом деле, дядя очень любил это делать. Он и сейчас закатал рукава по локоть и скинул сапоги, чтобы зайти в воду. Его примеру последовал и Цзинь Лин.
В такие моменты Фея любила дядю сильнее, чем его, потому что он заметно уступал в тщательности, с которой дядя чесал ее бока. Цзинь Лин даже отступил назад, засмотревшись на эту картину.
Он видел ее множество раз, но именно сегодня отчего-то посмотрел на нее иначе. На миг ему показалось, что он видит перед собой юношу с любимой собакой.
В сердце неприятно заныло — лишь не так давно Цзинь Лин стал догадываться, почему до сих пор в Пристани Лотоса он не видел ни одной.
— Где вы были, что Фея настолько грязная? — спросил дядя, не отрываясь от ее мытья. — Свою одежду сменить успел, а о собаке даже не позаботился. — Мыльный корень уже взбился на ее шерсти в пышную пену. — И почему ты до сих пор стоишь там?
Цзинь Лин моргнул, опомнившись, и зашел в пруд. Прохладная вода коснулась щиколоток, и мурашки побежали по ногам вверх.
Он принялся рассказывать все, что видел и где был, от совета со старейшинами, некоторым из которых он до сих пор был костью поперек горла, до нерадивых трактирщиков и Вэй Усяня, который попадался ему тогда, когда Цзинь Лин его совсем не ждал.
Стоило только упомянуть то имя, лицо дяди помрачнело, и Цзинь Лин прикусил язык.
Некоторое время они молча купали Фею, и кроме плеска воды было лишь слышно ее дыхание и радостное фырканье. Цзинь Лин украдкой смотрел на дядю.
— И как он? — спросил он ледяным тоном, на который только был способен, но от него Цзинь Лину стало больно. В первую очередь, за дядю.
— А что ему сделается, — сказал Цзинь Лин и не стал продолжать.
Минуло уже больше года, но мрачной тенью над ними все еще возвышался храм Гуаньинь, и Цзинь Лин провел в раздумьях несчетное количество ночей. О том, что случилось во время сожжения Пристани, о ядре, об отношении к Вэй Усяню. В том храме он осознал впервые, как мало он знал о дяде и какая пропасть их разделяла.
Цзинь Лин хотел преодолеть ее, несмотря ни на что.
Взгляд его невольно скользнул по груди и ниже, в место, где билось золотое ядро.
Одежды от движений разъехались в стороны, и на светлой коже груди стал виден неровный край жуткого шрама, об истории которого Цзинь Лин до сих пор не решался спросить. Некоторые тайны должны принадлежать лишь их владельцу, даже если ты злишься за то, что близкий человек не стремится разделить их с тобой.
Фея топталась между ними, чистая, мокрая и счастливая, вздымая лапами брызги.
Что же Цзинь Лин мог сделать?
Нежные словечки были совсем не для них.
Цзинь Лин поднял голову и пристально посмотрел на дядю. Их здесь никто не видел, и не было смысла держать себя в узде, поэтому Цзинь Лин спросил нелепо, как мог:
— Тебе все еще больно?
Он сам бы не смог сказать, о какой боли спрашивал больше — душевной или телесной. Цзинь Лин уже долго держал в себе этот вопрос.
Дядя скривил рот и нахмурил брови.
— Ты что городишь?
Но Цзинь Лина уже не обмануть. Как ни скрывай, он заметил перемены. Зачастую Цзинь Лин приезжал в Пристань, а главный распорядитель говорил ему «глава велел никого к себе не пускать, даже вас». На вопросы он лишь разводил руками, и у Цзинь Лина не было причин ему не верить.
Боль, давно таившаяся в сердце, вдруг захлестнула его. Дядя был ему самым близким человеком, но будто специально держал между ними черту и всячески отталкивал от себя. Что он себе надумал? Что будет вечно грозиться ему кнутом и охранять на охотах? Еще чего.
Он сделал несколько уверенных шагов в воде, и дядя невольно отступил назад. В росте они почти сравнялись.
Цзинь Лин выставил руку вперед и прижал ладонь к его груди в том месте, где виднелся шрам — к горячей коже и прохладному шелку. Благодаря обостренным чувствам, он тут же услышал стук сердца. Цзинь Лин процедил:
— Не нужно все нести в одиночку.
Возможно, Цзинь Лин был сильно младше, выглядел неразумным ребенком в чужих глазах, но и он кое-что понимал.
Дядя вздрогнул под его ладонью.
— Цзинь Лин, да что с тобой? — спросил дядя, но Цзинь Лин не слушал его и сказал:
— Может, и про это ты когда-нибудь расскажешь, — сказал Цзинь Лин и на некоторое время замолчал. Мысли в голове путались, за один раз хотелось сказать слишком многое.
На лице дяди за короткое мгновение отразилась богатая палитра эмоций, но в следующий миг он скривил рот:
— Много ты понимаешь.
Слова камнями упали в вечерней тишине, на грудь словно опустили что-то тяжелое, Цзинь Лин стиснул зубы.
— Конечно. Ведь, по-твоему, я не тот, кто может это вынести.
Ноги его точно вросли в землю.
Фея, почувствовав их настроение, притихла.
Цзинь Лин понимал, какую невыносимую боль причинили ему те события, но он имел право ее разделить, потому что это касалось и его тоже. Смотреть на дядю спокойно было невозможно, и после этого он еще бесился, что Цзинь Лин не делится своими трудностями!
— У каждого своя дорога, — повторил давно сказанные слова дядя. — Какая теперь разница?
Он сделал шаг назад, и рука соскользнула, схватив воздух.
Но Цзинь Лин больше и не попытался его поймать.
В следующий раз он приехал лишь через несколько месяцев.
_____
Вино с лепестками хризантем золотилось в белой фарфоровой чаше.
Пока Цзинь Лин делился новостями из Ланьлина и окрестных земель, дядя велел принести кувшин. В эту пору здесь пили хризантемовое вино и Цзинь Лин тут же узнал его горьковатый аромат.
Он хорошо помнил те мгновения: ранней осенью, когда солнце скрывалось за горными пиками и дядя откладывал в сторону свитки, ему также приносили кувшин этого вина. Цзинь Лин в это время обычно крутился вокруг, исследуя кабинет, а дядя дышал вечерней прохладой у раскрытого окна.
Теперь Цзинь Лин сидел за столом напротив, и ему хотелось думать, как равный. Только он же считал, что до дяди ему бесконечно далеко, как до луны в небе.
Цзинь Лин заинтересованно заглянул в чашу — несколько лепестков медленно кружились на поверхности. Желания мешать дяде, как в детстве, заметно поубавилось, и теперь Цзинь Лин собрался отправиться в свои покои и оставить дядю наедине с собой.
Он поднялся и обошел кабинет, поразглядывал ниши, в которых мало что поменялось. Кисти для каллиграфии, нефритовое пресс-папье, курильница в виде цилиня, благовония в которой дядя никогда не зажигал.
Цзинь Лин замер у выхода, готовый попрощаться, когда услышал негромкое:
— Останься.
Цзинь Лин моргнул, не сразу различив в этом приглашение. Дядя подвинул кувшин на середину низкого резного столика и добавил:
— Если хочешь.
До этого Цзинь Лин выпивал с ним лишь на совете кланов, и пригубить чашу с другими главами было традицией, которой не избегал даже глава ордена Лань.
Наедине же между ними оставалась ступень, которую Цзинь Лин еще не мог преодолеть, а после прошлой встречи Цзинь Лин и вовсе не думал, что вредность даст дяде завязать разговор.
С дядей он всегда чувствовал себя свободнее, чем с прочими, но сейчас сердце его вдруг застучало чаще, а ступень показалась не такой недосягаемой.
— Да, — только и ответил Цзинь Лин вместо всех колкостей.
Дядя пододвинул к первой чаше вторую, наполнил, и Цзинь Лин принял ее так, как если бы принимал ее на совете заклинателей высшего уровня — со всем достоинством. От волнения руки его дрогнули и пара капель бисеринами упали на лаковый столик, поймав отражение свечи.
В этот миг дядя замер, словно увидел в лице Цзинь Лина что-то новое, но смолчал и отвернулся. Он сидел, облокотившись на оконный проем, а профиль его чернел на фоне вечерних красок.
Запах зелени, влаги и прохлады казался упоительным как никогда. Уже отцвели лотосы, и в воздухе нет-нет, да казалось, витал отголосок сладкого аромата.
Первые минуты они сидели молча, Цзинь Лин все смотрел на него, размышляя, что за это время дядя стал более спокойным, но и более замкнутым, будто бесконечно размышлял о том, чем не мог поделиться.
Он первым нарушил тишину.
— Надеюсь, тебе хватает ума скармливать псам тех, кто пытается тебе навредить.
Неожиданная фраза заставила Цзинь Лина приподнять брови.
— Никто мне не вредит, — ответил он.
«Уже», добавил он про себя. Лишнее рассказывать не обязательно — о том, что казнить недоброжелателя у Цзинь Лина в итоге дрогнула рука, но не дрогнула бросить его в темницу в назидание другим. Однако в этот раз Цзинь Лин учел и прошлые ошибки своей доброты и неуверенности.
От обстановки или от вина, но в груди Цзинь Лина становилось теплее — тело ощущало легкость, но разум не утратил ясности.
В какой-то момент дядя покрутил на ладони чашу и, не глядя на Цзинь Лина, произнес:
— Будь бдителен. — Дядя повторял это уже тысячи раз. Цзинь Лин приготовился уже закатить глаза и усмехнуться, когда дядя, словно нехотя, добавил: — Хотя знаю... что ты и так.
Цзинь Лин проморгался, не до конца веря в услышанное. Дядя любил поучать и ласкать недобрыми словами, которые Цзинь Лин пропускал мимо ушей, но подобное слышал впервые.
Слова его ошпарили, как внезапные объятия, и Цзинь Лин ощутил, как горят сперва уши, а затем и все лицо. Он озадаченно посмотрел на дно чаши, которую осушил залпом, не заметив. Может, он слишком много выпил?
— Да я… — начал он и понял, что на брань отвечать было бы куда проще. — Теперь многие боятся мне и слово сказать. — Он выпрямился, пытаясь не выдать охватившего волнения.
— Ты стал невыносимо болтливым, — теперь дядя усмехнулся уже привычнее, — и слова поперек не скажешь. Ничего удивительного в том, что с тобой стараются не связываться.
— На себя бы посмотрел! Твои границы обходят за тысячу ли, лишь бы не попасть под твой взгляд, убить же можешь.
В кабинете был полумрак, но все же Цзинь Лину показалось, что он увидел слабую улыбку в углу рта.
Сердце Цзинь Лина пропустило удар. За всю жизнь они с дядей провели так много времени вместе, и впервые — так.
Вино на губах горчило, но при этом казалось самым вкусным, которое Цзинь Лин когда-либо пробовал.
Затем они поговорили об отвлеченном — о новых адептах, которых Цзинь Лин отобрал в орден, решив их обучать, о тренировочных полях и оружии. После падения Цзинь Гуанъяо орден ослаб, а Цзинь Лин нуждался в новых сторонниках.
— Многие хороши. Некоторым сложнее дается развитие ядра, но если не будут лениться, тренировки все изменят.
— Да, развить ядро непросто, — ответил дядя. Взгляд его изменился, будто сам он был где-то не здесь, и Цзинь Лин не стал нарушать наступившую тишину. Словно тщательно взвесив слова, дядя продолжил:
— Теперь мне приходится чаще посещать подножие Шэшань. — Не глядя, дядя указал себе на грудь. Цзинь Лин невольно выпрямился. Небольшой дом у подножия горы использовался для медитаций только членами семьи Цзян. — Оказалось, — он горько усмехнулся, — что принять новое еще хуже.
«Особенно, когда ты не просил», — мысленно закончил за него Цзинь Лин, не зная, что ответить, все еще ошарашенный неожиданным откровением.
Цзинь Лин не знал подробностей случившегося столь давно, отчаянно желал спросить, но и сказанного было уже с лихвой. В этом он завидовал Вэй Усяню — даже пробыв в забытьи тринадцать лет, он все еще знал больше Цзинь Лина.
Он хорошо помнил слова, звучавшие из уст Вэй Усяня в проклятом храме — такое намертво врезается в память, — но со временем менялось и отношение к ним. Стиснув зубы, Цзинь Лин сказал:
— Тем не менее, оно все равно твое.
Без сильного тела и характера не разовьешь таланты, в том числе и золотое ядро. То, каким дядя сейчас был, какой силой обладал было только его заслугой. Каждый день своей жизни он ни в чем не давал себе поблажек, уж Цзинь Лин знал это не по наслышке.
Дядя невесело хмыкнул.
— Боюсь, выбора у меня нет.
В голове все вертелись слова Вэй Усяня и про его деда, Цзян Фэньмяня, а Цзинь Лин, тем временем, испытывал смешанные чувства.
Дядя совсем не похож на человека, которому это нужно, но сердце твердило Цзинь Лину другое.
Это все вино, думал он и надеялся, что утром ему не будет так мучительно стыдно. Когда они прощались, Цзинь Лин остановился в дверях. Поймав озадаченный взгляд дяди, он тихо выдохнул, шагнул навстречу и поднырнул под рукава, крепко обнимая его.
Цзинь Лин тоже был неласков и долгое время бежал от касаний, как от огня, все это казалось ему лишним и слащавым. Однако он помнил и другое чувство, расцветающее в груди.
Первое мгновение дядя стоял каменной скалой, не в силах ни двинуться, ни вымолвить хоть слово. Цзинь Лин положил подбородок ему на плечо.
— А-Лин?.. — послышался растерянный голос. — Какой демон тобой овладел?
От этих слов Цзинь Лину стало еще более не по себе.
— Скажешь, нельзя?! — Жар вновь ударил Цзинь Лина по щекам, но объятий он не разомкнул. Он еще не все сказал, и плевать, если дядя не сильно хотел слушать, потому что Цзинь Лин давно уяснил, как важны вовремя сказанные слова. — Может, тебе это и не важно, но все равно я… всегда буду равняться только на тебя, — сказал Цзинь Лин.
Словами этими он лишь пытался сказать — спасибо за прошлое, за настоящее, и что бы ни произошло, для Цзинь Лина он всегда будет первым. Произнести это вслух и напрямую было бы слишком самонадеянным: дядя же смотрит на весь заклинательский мир, а не только на него.
Он впился дяде в плечи и, продлив еще мгновение объятий, с силой оттолкнул его от себя, шагнул назад и, пока тот не успел опомниться, с размаху задвинул перед его носом тонкую бумажную перегородку.
— Цзинь Лин, а ну вернись! — послышалось из-за двери, но Цзинь Лин уже шагал широким шагом в направлении своих покоев.
В краткий миг перед тем, как задвинуть дверь, он успел увидеть лицо дяди. Удивленное и растерянное — такое не забыть.
Лицо Цзинь Лина все еще горело, пока он не вытер его прохладными влажными полотенцами в покоях. После он еще долго не мог сомкнуть глаз. Ночь была прекрасна.
После нее Цзинь Лин почувствовал в себе силы свернуть целые горы. С тех пор он с еще большим нетерпением ждал каждой встречи с дядей и, пусть и по-прежнему брыкался от вопросов о положении дел в ордене, в глубине души горячо их ждал.
_____
— Сколько же ты сюда привез?
— Столько, чтобы каждый из твоих адептов не заскучал.
Полигон перед павильонами смешался в фиолетово-золотое полотно. Адепты обоих орденов кишели в суете — таскали тюки, обвязки со стрелами и тренировочными мечами, смеялись и знакомились друг с другом.
Некоторое время Цзинь Лин носил идею совместного обучения двух орденов.
Сам он взял от тренировок в Юньмэне очень многое, и теперь не мыслил, чтобы его Суйхуа не использовал в бою сочетание приемов, неоднократно спасших ему жизнь. Юньмэн Цзян славился военной подготовкой, и для обеих сторон будет полезным выучить новые техники. И в душе Цзинь Лин не хотел упустить возможности показать дяде, как он натаскал своих адептов, хотя ему самому только восемнадцать.
Собрав своих лучших адептов, он прибыл в Пристань Лотоса на две недели — на этот срок согласился дядя.
Первые дни они обустраивались, на третий — начали полноценные тренировки. И все это время Цзинь Лин стоял плечом к плечу с дядей. Он рассказывал, когда-то здесь за тренировками следила его бабушка, Юй Цзыюань. Отчего-то это теплом легло на душе — Цзинь Лин был непомерно горд, что продолжал дело своих предков.
Яркие лучи солнца близились к вершинам темнеющих гор, адепты уже порядком вымотались и после команды наконец-то перевели дух и поволокли ноги в направлении казарм.
Над тренировочным полем стоял туман из поднятой ожесточенными схватками пыли.
Цзинь Лин искоса глянул на дядю — он стоял, держа руки за спиной. Казалось, он цепко следил за каждым адептом в поле зрения, чтобы вовремя на него прикрикнуть. Губы его были плотно сомкнуты, подбородок приподнят. Цзинь Лин поймал себя на том, что смотрит слишком долго, и сказал:
— Сразись со мной.
Дядя развернул к нему голову и лишь приподнял тонкую бровь.
— Не боишься, что опозоришься перед своим орденом? — Следом на его лице заиграла усмешка, но для Цзинь Лина это звучало лишь вызовом.
— Не боюсь, — ответил он и добавил — может, и не мне вовсе придется позориться?
Он сложил руки на груди, гордый собственным ответом, и это сработало: дядя цокнул языком. Полы его одежд взметнулись, он сделал шаг по лестнице вниз в сторону поля.
Он взвесил в руке один из тренировочных мечей и, обернувшись к Цзинь Лину, сказал:
— Ну, давай, если кишка не тонка.
В этот момент по позвоночнику пробежал холодок, словно Цзинь Лин растревожил чудовище, которое долго сдерживало собственную мощь. Однако это не испугало Цзинь Лина, а наоборот — заставило рвануть следом.
Вечернюю тишину долго нарушал неустанный стук меча о меч, а воздух искрился от духовной силы. Цзинь Лин атаковал легко и быстро — однако каким бы быстрым он ни был, едва ли ему удавалось прорвать защиту.
Дядя переступал по пыльному полю, как в танце, а из строгой прически не выбилось и волоска. Глаза его сверкали опасным блеском, губы кривил оскал, и от этого в груди становилось жарче.
От встречи к встрече он ловил себя на том, как тосковал по таким вечерам — в тот момент, когда дядя заговорил с ним иначе, мир для Цзинь Лина тоже развернулся.
Выпад! Блок! Выпад! Выпад! Еще!
Через некоторое время и дыхание дяди сбилось, но едва. Если бы он сражался с ним Цзыдянем или Саньду, только небеса знают, сколько Цзинь Лину удалось бы продержаться!
Неустанные тренировки, которыми он изводил тело и душу, не прошли даром — несколько лет назад он не выстоял бы и минуты. Он все еще был далек от победы, но и открытый перед ним путь лишь звал преодолеть его как можно скорее.
Раздался хлопок.
Небо с землей вдруг поменялись местами — не успев опомниться, Цзинь Лин рухнул на спину, подняв облако пыли.
Дядя нависал над ним, чувствительно прижимая к горлу меч. Все его естество выражало превосходство и абсолютную победу, а лицо находилось так близко, что можно было разглядеть тонкую кайму на зрачках.
Цзинь Лин, проигравший этот бой, мелко дышал.
— Щенок, — дядя ухмыльнулся углом жестких губ, и в этот миг сердце Цзинь Лина ухнуло куда-то вниз. — Тебе еще расти и расти.
Он смотрел на дядю долго и молча, сам не понимая, почему не может ответить добрым десятком слов.
Где-то выше, издав тонкий свист, захлопали крыльями птицы.
Дядя отнял руку от его горла и одним плавным движением поднялся. Качнулись полы расшитых узором одежд.
Фраза стучала в голове вместе с бешеным сердцебиением, и едва ли казалось, что последнее слово вместе с едкостью в тоне несло и теплоту.
Щеки Цзинь Лина горели, он лежал на тренировочном поле, раскинув руки, смотрел в сиреневое закатное небо и слушал себя, совершенно не обидевшись на сказанное. Грудь его разрывало от жара схватки, от чувств, от лучшего на свете противника.
Однажды настанет день, когда дядя будет лежать вот так. До тех пор Цзинь Лин будет подниматься с пыльной земли снова и снова, снова и снова. Будет держаться напротив, покуда держат ноги.
Он страстно желал победить хотя бы на мечах, но в глубине души каждый раз надеялся, что и дядя не проиграет.
— Что разлегся? — услышал он издалека недовольные слова и подорвался следом, легкими и быстрыми шагами пошел на зовущий голос.
Сердце не унималось.
Так они дошли до его покоев.
Дядя скинул верхние фиолетовые одежды едва ли не на ходу — тяжелые ткани с тихим шорохом скользнули к ногам, матово блестя в вечернем свете, и Цзинь Лин запнулся о них в дверях во внутренние покои. На него дядя даже не обернулся. Конечно, он не обернется — подобные рамки приличий между ними давно стерлись, они друг другу не только родственники, но и верные союзники, друзья.
С детства Цзинь Лин обретался в этих покоях как в собственных. Знал каждый их угол, и даже некоторые царапины на сосновых досках.
Он застыл и посмотрел в гордую спину перед собой, разглядывая движения, в миг утратившие свою обыденность.
— В следующий раз это ты будешь… — бодро начал Цзинь Лин, — так лежать на плацу. — Его чувства все еще пребывали в смятении, оттого последние слова прозвучали тише и неувереннее.
Кажется, дядя что-то буркнул в ответ и потянул за пояс нижних одежд.
Слова птицами пролетели мимо ушей, Цзинь Лин сейчас слышал лишь тихие неспешные шаги и шорох ткани — с плеч дяди соскользнул и этот слой, куда тоньше верхнего, и остались лишь штаны и нижняя рубашка.
Ноги одеревенели, и недавняя эйфория, предвкушение, что после купания они насладятся вином, сменилась растерянностью и вмиг накрывшей с головы до пят неловкостью.
Цзинь Лин смотрел, как завороженный, не в силах отвести глаза от обманчивой расслабленности, сквозившей в каждом движении.
Моргнув, он вдруг рассердился — и какие темные силы заставили его остановиться? Он сделал несколько шагов следом, опустив глаза в пол, и увидел голые ступни, когда дядя переступил из штанов, упавших к жилистым щиколоткам.
От двух кадок, стоявших в глубине покоев, исходил манящий аромат душистых трав, но Цзинь Лину вдруг захотелось уйти.
— Цзинь Лин?.. — позвал дядя. — Почему ты там встал?
Цзинь Лин вскинул голову в тот самый миг, когда дядя, подняв руки, вынул шпильку из волос.
Тяжелые пряди из тугого пучка развернулись, упали блестящим черным водопадом по белым как яшма плечам, концами коснулись шрама. Весь вид дяди в одно мгновение изменился — стал тем самым, недоступным для других, уязвимым и открытым одновременно.
Цзинь Лин громко выдохнул. Тело словно окатило кипятком — почему он должен испытывать это?! Будто он снова пятнадцатилетний мальчишка, который не в силах совладать со своими душой и телом.
Злость на самого себя хлынула в кровь, и Цзинь Лин забранился, отвернувшись:
— Захотел и встал. Что я должен, ходить к тебе как приклеенный? И вечно ты не слушаешь, что я тебе говорю!
Горячая кровь смывала последние остатки разума. О, Небеса! Что он городит?
Пальцы слушались плохо, вероятно, Цзинь Лин перестарался на тренировочном поле. Пояс поддался только с третьего раза, и Цзинь Лин сердито бросил его под ноги. В сторону дяди он не решался взглянуть. Страшнее было то, что тот молчал, хотя на каждую шпильку никогда не оставался в долгу. Цзинь Лин не мог двигаться, как прежде, точно заклятие сковало его тяжелой цепью. Не покидало жгучее ощущение, что дядя безмолвно смотрит ему в спину.
Не видя и не слыша ничего, Цзинь Лин с громким плеском опустился в кадку, и лишь когда вода скрыла его по шею, словно одев, он поднял взгляд и тут же отвел снова, будто коснулся горячих углей.
Дядя стоял полностью голый и, скрестив руки на груди, с недоверчивым выражением на лице смотрел на Цзинь Лина.
Затем до ушей донеслось насмешливое фырканье, слабый плеск воды — Цзинь Лин почти вживую видел, как степенно и с достоинством дядя, даже скрытый сейчас от чужих глаз, опускался в воду. Не то, что сам Цзинь Лин — позор и посмешище.
— Все еще как юная госпожа, — задумчиво сказал дядя, и от голоса его вдруг пробрала дрожь.
Цзинь Лин хмыкнул, но возразить ему было нечего.
— Где Фея?
Дядя лежал с прикрытыми глазами, откинувшись затылком на край кадки.
— Не знаю, может, кого-нибудь грызет. У нее здесь множество занятий.
Предпочтения хозяина перенимают и собаки: Фея ждала каждой поездки в Пристань Лотоса также страстно, как и Цзинь Лин. Едва она попадала сюда — и ищи ветра в поле. Она считала, что здесь очень безопасно, и бросала Цзинь Лина на долгие часы, а затем прибегала, напившись озерной воды с зеленой тиной на темной морде.
Казалось, купание остудило разыгравшийся пыл, а свежие одежды прохладой легли на кожу. Казалось, дурное наваждение минуло.
Черный шелк волос струился через пальцы Цзинь Лина. Сейчас дядя сидел к нему спиной, расслабленный и полностью доверившись его рукам. Он не смотрел на него, и от этого Цзинь Лин чувствовал себя спокойнее.
С годами не только дядя помогал ему управляться с волосами после ванн, но и наоборот.
— Идея с тренировкой орденов… не дурная, — сказал дядя.
Возможно, среди кланов пойдет снова слух, что Ланьлин Цзинь и Юньмэн Цзян что-то задумали, объединившись, но Цзинь Лин стал менее восприимчив к слухам, тем более, связь этих орденов ни для кого не была секретом.
— Да, — кивнул Цзинь Лин.
Он скользил лаковым гребнем по волосам, перебирая прядь к пряди, но мысли его были где-то далеко. Он разглядывал открытую изящную шею, следовал взглядом по изгибу плеч в тонкой рубашке. Цзинь Лин слабо помотал головой.
Когда настала его очередь, едва гребень несколько раз коснулся его, как дядя поднырнул под волосы, чтобы собрать их в руку. Теплая ладонь провела по его затылку, и Цзинь Лин вновь испытал, как слабая дрожь стекла от места касания вниз. Он нахмурился и увернулся от следующего прикосновения, а затем и вовсе перехватил гребень из дядиных рук и сказал, глядя в пол:
— Пойду к себе, мне нехорошо, — он коротко поклонился. И лучше бы он не встречался с дядей взглядом, потому что Цзинь Лину стало невыносимо стыдно, что он уходил, не объяснившись. — Спасибо за сегодня, дядя.
— Позови целителя, если плохо, — дядя смотрел на него озадаченно.
— Позову.
— Хм, обычно ты на них так легко не соглашаешься.
— Вот ты прицепился! — не выдержал Цзинь Лин, только и желая поскорее скрыться и задвинуть за собой двери.